Эвен Часть I Школьные учителя

Людмила Михайловна Бондаренко

г. Киев. 1997 г
Фото для выпускного альбома. 1980 г.
Ленина Иосифовна и Ефим Иосифович!
Мне было очень трудно начать писать вам письмо. Трудно потому, что я привыкла к разговору с вами по телефону или при наших встречах в Киеве, в которых большая часть наших бесед касалась Виталия: в разные годы акценты сменялись - Виталий в школе, Виталий в Челябинске, Виталий по приезде в Киеве. Мы могли обмениваться впечатлениями о его репликах, высказываниях, его самостоятельных шагах студента-медика, а затем и врача, хотя, по правде сказать, он был вполне самостоятельным буквально с начальной школы. Но эти беседы, будь-то в прошлом или в настоящем, всегда были нацелены и на будущее: что он собирается делать, какие у него планы, когда он приедет в Киев, встречается ли он с девушкой, собирается ли жениться, где будет на практике, где будет работать.
Так уже получилось, что отпустив его однажды в Челябинск, вы уже корректировали свою жизнь в соответствии с его планами: его возможностью приехать в Киев, встретиться с ним в Москве, переехать жить в Израиль...
И как-то вышло, что и в моей жизни он занял определенное место - свое место среди многих моих выпускников. Хотя я учила его биологии с пятого класса, более тесное сотрудничество (я бы именно так назвала этот процесс обучения) у нас началось с курса "Анатомия и физиология", 8 класс. Возможно потому, что для меня этот курс был интересен - это моя специальность в вузе - Виталию было интересно со мной общаться, тем более что к этому времени он получил, а скорее всего, сам приобрел определенную информацию из медицинских книг, из бесед с Вами, Ленина. Так или иначе, но этот интерес привел его к участию в республиканской олимпиаде по биологии, где он занял третье место. В дальнейшем, по мере более четкой профориентации в сторону медицины, он, насколько я помню, проявлял интерес еще к радиофизике, наше общение стало еще более тесным и не только в связи с подготовкой к вступительным экзаменам по биологии.
Виталий становился мне интересен, как личность. Он подпускал к себе учителей и одноклассников на расстояние, которое он сам определял. А это зависело от его оценки профессиональных и личностных качеств окружающих. У меня сложилось представление, что в плане высокой оценки у него на первом месте были его родители.
И я думаю, извините меня, Ефим Иосифович - обаятельнейший человек, но я, как много-много других женщин, прошедших через Ваши, Ленина Иосифовна, руки, могу понять, каким примером высокого уровня профессионализма, самоотдачи, умения понять больных Вы были для Виталия. Было от кого ему унаследовать эти качества врача, которые так высоко оценивали его коллеги по госпиталю в Израиле, которые не позволили ему отказаться от той военной экспедиции, которая закончилась так трагически.
Я говорила о дистанции, которую он устанавливал между собой и окружающими его людьми. Это совсем не значит, что он не тянулся к общению, что ему были безразличны те, кто по разным причинам был рядом с ним. У него была повышенная чувствительность к глупости или, мягче сказать, к не очень разумным высказываниям, поступкам, к смешным ситуациям и достаточно быстрая внешняя реакция в виде улыбки, реплики, взгляда. И естественно, должны были существовать те, кому предназначались эти реакции, те, кто его понимал.
Я тщеславный учитель: для меня имеет значение, если моим предметом интересуется ученик с высоким уровнем интеллекта, а Виталий относился к таким ученикам. Но я достаточно объективна, чтобы понять, что не я вызывала у Виталия интерес к биологии - это исходило, скорее всего, от мамы-врача, мои же уроки и вне-классные занятия с ним подпитывали этот интерес, давали (смею надеяться) материал для реализации его интеллектуальных возможностей.
Но чем я, пожалуй, больше всего дорожила - это нашими обязательными встречами после окончания школы: в течение всех лет обучения в мединституте, а затем и работы врачом, вплоть до отъезда в Израиль. Перед глазами стоит такая привычная тогда картина: приоткрывается дверь моего кабинета (чаще во время урока) и заглядывает Виталик с такой же улыбкой, насмешливым взглядом, показывая, что он приехал, и проверяя, на месте ли я и мои новые ученики. А потом в беседах, а особенно, домашних, не в школе, мы с ним часто менялись местами: он меня знакомил с жизнью провинциальной России, своим бытом. В рассказах было много иронии, скептицизма, он пытался меня во многом переубедить и имел на это право, так как познал на практике ту сторону нашей жизни, о которой я, живя с семи лет в Киеве, работая в более или менее благополучной школе, не знала по-настоящему. При этом Виталий был со мной терпеливым, щадил мое самолюбие, пытаясь не возлагать на меня вину за то, что происходило в стране. Он в тот период сделал смелый шаг, порвав с комсомолом, в ряды которого я его готовила в школе, мягко сказав мне, что не хочет своими взносами кормить верхушку дармоедов. Но думаю, что причина была гораздо серьезнее. И этот шаг был сделан где-то в начале восьмидесятых, еще до начала перестройки.
Он целеустремленно готовился стать врачом - хирургом, буквально с первых курсов окунулся в медицинскую практику, ловил любую возможность присутствовать, а затем и ассистировать на операциях, а потом и оперировать самостоятельно; работал в районной больнице, не избегая сложных случаев.
Но так же сознательно он сделал еще один шаг - выбрал для себя и своей семьи новую Родину, а правильнее, наверное, сказать, вернул себе историческую Родину, твердо решив, что его сын должен родиться в Израиле. Это он мне сказал на нашей последней перед отъездом в Израиль встрече.