Эвен Часть I Друзья

доктор Зээв (Владимир) Кобзанцев

Вопросы доктору Кобзанцеву задает Н. Виниковецкая

Студенты Виталий Радинский и Владимир Кобзанцев.
Челябинск 1982 г.
– Скажите, Володя, каким образом вы оказались в Челябинске?
– Вы знаете, это получилось случайно. Я ведь родом из Мариуполя, и про Челябинск никогда даже и не думал, собирался ехать поступать в Воронеж. Вы же знаете, какая тогда была ситуация на Украине. Когда я оканчивал школу, мои родители начали всюду спрашивать, выяснять насчет моего медицинского образования. Они справлялись и в Донецке, и в Одессе - у нас там родня, - но все им отвечали в один голос: "Это невозможно. На Украине у еврейского мальчика нет шансов поступить в мединститут, нужно куда-то ехать". Но куда? И пока мы так думали-гадали, нашелся в Челябинске один родственник, тоже бывший одессит, который нам сказал: "А чего там долго думать! Пускай приезжает поступать в Челябинск" Вот так я и поступил в Челябинский мединститут. А на следующий год с Украины уже приехало столько евреев!
– А у вас на курсе?
– У нас евреев было еще мало.
– Почему же Виталик говорил, что с ним училось много таких  ребят, как он?
– Правильно. Но это на его курсе - не на моем. Я ведь на год старше.
– Ах, вот в чем дело! Мне казалось, что вы с ним вместе учились, с самого первого года, что вы сразу подружились...
– Нет. Мы познакомились позже, когда я был уже на третьем курсе, а он на втором.
– А как это случилось? Где?
– Осенью, в колхозе. Мы там работали, а он приехал с институтской агитбригадой...
– Правда? А я и не знала, что Виталик выступал в агитбригаде!
– В первый же вечер мы пошли с ним гулять. Там за деревней был овраг - довольно глубокий, поросший деревьями, и мы ходили, наверное, несколько часов и разговаривали. У нас с ним оказалось очень много общего. Знаете, эти еврейские проблемы: уезжать - не уезжать. Ведь в семидесятые годы - вы помните? - уже многие уехали, в том числе, и наши знакомые, и знакомые наших родителей: кто в Америку, кто в Израиль. Конечно, мы с ним это обсуждали.
– Скажите, Володя, у себя в Мариуполе вы, вообще, как-то чувствовали антисемитизм?
– Ну, понимаете, город наш металлургический, и нашу семью там знали все, поэтому мы как-то не очень чувствовали. Жили мы в центре, среди тех, кто восстанавливал этот город из руин... это еще была дружба деда и родителей - с 40-х, 50-х годов. Так что мы, можно сказать, ничего такого на себе не чувствовали, а вот по Одессе, где жили наши родственники, мы, конечно, все это знали! Там уже были все эти отъезжающие-уезжающие, все эти еврейские разговоры: "ехать - не ехать"; все эти анекдоты... Мы долго тогда с Виталиком разговаривали...
– Это была ваша первая встреча?
– Для меня - да. Но Виталик утверждал, что он уже давно меня заметил: вроде бы, мы ездили с ним в одном троллейбусе - в институт, из института. Но я его там совершено не помню. Хотя, в принципе, наверное, он был прав.
– Вы жили где-то рядом?
– В общем-то, недалеко, в центре города. Я жил тогда у этого своего дядьки, а Виталик снимал квартиру у одной ненормальной старушки. Вообще, вы что-нибудь об этом слышали?
– Нет. Никогда не слышала.
– Виталик спал у нее на раскладушке, под которой она держала какой-то свой чемодан. Раскладушка была старая и настолько под ним провисала, что он практически лежал на чемодане. А хозяйка, видимо, боялась, как бы Виталик не украл чего-нибудь из ее чемодана, и поэтому время от времени, когда он мирно спал, выдергивала чемодан из-под раскладушки, чтобы проверить. Представляете это удовольствие? Виталик, естественно, каждый раз просыпался. Но эта квартира, действительно, находилась в центре, так что мы с Виталиком вполне могли встречаться в троллейбусах. Просто я его тогда не замечал.
– Выходит, что с этого колхоза и началась ваша дружба?
– Да, мы как-то сразу с ним сблизились. Но в первый год я все еще продолжал жить у дяди, а он - у той старушки, и, в основном, мы встречались с ним в институте. Там у входа стояло зеркало - вроде трюмо - и мы все возле него собирались, трепались обо всем, об институтских делах, потом возвращались домой - пешком или троллейбусом. Это уже потом мы с Виталиком вместе жили и дружили - а тогда такого еще не было: мы как-то больше встречались в компаниях. Но в том же самом году - это был мой третий курс - ближе к весне возникла идея...
– ... поселиться вместе?
– Нет, это было позже. Сначала возникла идея вместе ходить в больницу и бесплатно дежурить.
– В вашем институте существовала такая традиция?
– Нет-нет, никаких традиций не было, мы просто хотели в хирургию. Впрочем, может быть, нам кто-то и подкинул эту идею, я не помню. В общем, мы долго обсуждали с ним "как и что", потом пошел я, за мной пошел Виталик. Эта идея появилась у нас еще до летних экзаменов. А когда мы начали ходить в больницу, то очень быстро поняли одну вещь... Вообще-то, я все время звал Виталика в кружок оперативной хирургии: "Давай будем работать вместе". Дело в том, что я стал старостой этого кружка, и поскольку мне очень хотелось оперировать, то я греб практически все операции под себя. Я говорил тогда Виталику: "Приходи, будем работать вместе, зачем мне отдавать операции кому-то другому? - лучше ты будешь работать со мной!"

Второй курс. С агитбригадой в колхозе. Слева направо:
В. Кобзанцев, М.Зевин, И. Науменко, В. Радинский, Новиков, Григорьев, Нейштадт, Местечкин, Мельникова, Брохман.

Лагерь "Чайка". Перед полем. Сентябрь 1981 г.

– Вы уже участвовали в операциях?
– Нет, это были исследовательские вещи. Но Виталик всегда отвечал на мои предложения: "Нет. Мы с тобой вместе работать не будем - потому что я не хочу, чтобы мы ссорились из-за работы". И вот, с тех самых пор, и практически, на протяжении всей нашей жизни мы ни разу не изменили этому решению. Правда, потом нам уже особенно и негде было вместе работать. Я ведь пошел в сосудистую хирургию, а он - в общую.
– Удивительно, как Виталик понимал такие вещи! Ведь он был тогда еще совсем мальчик, лет восемнадцати, наверно. Вы знаете, Володя, я начала понимать подобные тонкости отношений годам, наверное, к сорока или позже.
– Нет-нет, он это прекрасно понимал. Сначала мы, по нашему незнанию, для того, чтобы лучше влиться в коллектив, ходили на дежурства вдвоем, но как-то раз во время одного такого дежурства я разлил на Радинского кипяток - вот тут, на левой ноге у него осталось пятно. Это получилось случайно. Так потом, до самой его смерти, стоило ему только увидеть в моих руках чайник, как он тут же отскакивал в сторону. А тогда мы просто сидели, пили чай, и вдруг чайник как-то у меня выскользнул; в общем-то, вся вода вылилась на стол, а уже оттуда - на Радинского... Собственно, к чему я это все рассказываю: сначала мы с Виталиком приходили в больницу вместе. Но потом, опять же, по его инициативе, мы поделили себе хирургов и стали ходить в разные дни: во-первых, чтобы побольше оперировать и чтобы нам не нужно было друг с другом делиться, во-вторых, чтобы не было таких происшествий, как с чайником. Я помню, если случалось так, что один из нас по какой-то причине не мог идти в больницу, он спрашивал у другого: "Можно, я сегодня пойду к тому хирургу, с которым ты работаешь?" Правда, это бывало в начале, еще немного по-детски. Потом нас уже в больнице знали, и это уже не имело никакого значения.
– А в чем заключалось ваше участие в операциях?
– Ну, сначала... сначала мы сидели в углу операционной и смотрели. Потом мы стояли за спинами у хирургов и смотрели, потом мы уже держали крючки. А потом нам стали давать разные мелочи - спицы вставлять, пневмоторакс, зашивать-пришивать и все такое прочее...
– А какой это был курс?
– Когда? Когда мы уже стали зашивать-пришивать? Ну, у меня это было в конце пятого курса - в начале шестого, а у Виталика - на четвертом. Мы уже стояли первыми ассистентами на любых операциях, а потом стали делать аппендициты. Виталик познакомился в больнице с одним молодым врачом... Кстати, все хирурги, к которым ходил Виталик, были, в основном, молодые ребята, близкие к нам по возрасту; для них это был специфический период. Со мной такое тоже произошло в Челябинске - когда мне не давали, не давали, не давали оперировать, и вдруг за один какой-нибудь год, или даже за десять месяцев, я сделал - если говорить, конечно, о количестве, а не о качестве - чуть ли не все операции, которые только есть в толстой книжке по сосудистой хирургии: все, что можно. А те хирурги, которые учили Виталика, были тогда после первого, максимум, после второго года самостоятельной работы; и в то же время они еще были молодые - двадцать семь, двадцать восемь, двадцать девять лет. Но, как специалисты, они уже чувствовали, что могут сделать практически все, и они Виталику много давали. А меня учили люди постарше, более консервативные, ну да большой разницы, конечно, не было. Так вот, с этими молодыми хирургами Виталик сдружился не только по работе.
С Володей Кобзанцевым. Челябинск. 1982 г.
– Не было таких отношений - "учитель-ученик"?
– Почему? Такие отношения были - но только в больнице. У нас в институте преподавал профессор Крыжановский. Не знаю, застал его Виталик или уже не застал, но на моем курсе он еще читал, он считался высококлассным хирургом. А у Виталика основным наставником и другом был сын этого Крыжановского.
– Тоже хирург?
– Да, он тоже был хирург. У нас, вообще, было интересно в смысле наставников. Если говорить про этого молодого Крыжановского - то его отец и мой дядька, у которого я тогда жил, были хорошо знакомы, он моего дядьку оперировал.
– Где, в Челябинске?
– Да, в Челябинске, но вообще-то, старый Крыжановсий тоже был выходец из Одессы, или он там учился. Короче, дядька мне про него много рассказывал, а я свою очередь, пересказывал это Виталику. Так вот Виталик, когда сблизился с младшим Крыжановским, начал рассказывать ему разные его семейные подробности. На того это производило впечатление: Как? Откуда? Такая, в общем-то, скрытая информация! Человек из другого города, и столько про него знает! В кружке оперативной хирургии Виталику почему-то не нравилось, он стал, кажется, заниматься ожогами. К тому времени, когда мы начали чаще ходить в хирургическое отделение, мои отношения с дядькой расстроились. И я начал искать квартиру.
– Когда это было?
– После третьего курса, в начале четвертого. Я тогда обратился к Виталику: давай вместе искать. Он продолжал жить у той же самой хозяйки, но ему там тоже не нравилось.
– А общага?
– Что общага?
– Вы не пытались получить место в общежитии?
– Не знаю, как Виталик, а я жить в общаге даже и не пробовал. Понимаете, для нас общежитие - это было место, где происходила такая вот, знаете, "злачная жизнь": выпить, подраться, ну и так далее, и жить мы там не хотели. Виталик был домашний парень, ему бы это было очень тяжело. Конечно, в своей компании мы могли с ним хорохориться, но на самом деле... И, кроме того, он был умный парень, ему не со всяким было интересно. Через десять минут общения он уже видел, с кем имеет дело. Понимаете, время от времени заскочить в общагу, поболтать, выпить по рюмочке и "до свидания" - это одно. А жить там постоянно - это совсем другое. Он бы просто там не выдержал... Ну вот, я продолжаю насчет квартиры. У Радинского была куча каких-то знакомых еврейских тетушек и бабушек, которые собирали для него информацию. И нашлась такая Анна Михайловна, фамилии не помню, которая жила в самом начале ЧТЗ.
– Я знаю. Это район Челябинского тракторного завода.
– Правильно. Жила она на первом этаже, и мы сняли у нее комнату. Именно тогда, на моем четвертом курсе, мы с Виталиком и сдружились по-настоящему. Лариска Брохман из агитбригады дала нам раскладушку, и мы спали по очереди: сначала один на диване, другой - на раскладушке, а потом - наоборот. Выйти во двор покурить, нам обычно было неохота - хоть это всего, наверное, метров десять. Так вот, что мы делали! - мы обнаружили, что верхний ящик стола запирается на ключ, освободили этот ящик, сделали из него пепельницу и курили в ящик.
На четвертом курсе жизнь у нас была, так сказать, не очень бурная. Учились, работали в отделении, дежурили по ночам, вечерами вместе занимались.
– Скажите, а когда же вы спали?
– Когда спали? На лекциях. Очень часто, особенно перед экзаменами, мы с Виталиком выходили погулять на пустырь. Недалеко от дома, где мы жили, был большой пустырь. Трудно сейчас вспомнить все наши разговоры. У нас был свой маршрут - до моста, немного за мост, до кинотеатра и дальше до поворота. Вот так мы с ним ходили и по дороге обсуждали разные вещи: например, как себя вести в компании, как, вообще, себя вести, кому и что говорить, - ну, словом, жизненные проблемы. На этой почве мы очень близко сдружились, и так продолжалось практически до того времени, пока мы с ним оба не женились. Да и потом тоже.
У Анны Михайловны мы прожили недолго, потому что ее сын развелся с женой, и ему понадобилась комната. А тут еще у меня ночью разболелся зуб, и я без спроса взял какие-то ее транквилизаторы, чтобы уснуть. Анна Михайловна это заметила. В общем, получилось так, что нам нужно было срочно съезжать. А у Виталика, как я вам уже говорил, была куча знакомых тетушек и бабушек, и вот одна из них - я хорошо ее помню: она страдала диабетом и повсюду носила с собой кусочек сахара - на случай гипогликемии; у нее еще были такие особенные очки, как микроскопы. Она знала, по-моему, всех евреев, сколько их было тогда в Челябинске, и вообще, она все обо всех знала и к тому же еще занималась "шидухом" - сватовством. Короче, она нашла нам комнату у Александра Михайловича - на этот раз снова в центре города. Александр Михайлович был старик-пенсионер, жена у него очень болела, и он лечил ее сам - методами народной медицины. К моменту нашего переезда Александр Михайлович как раз увлекся иглоукалыванием, и однажды позвал меня искать на нем какую-то точку. Оказалось, что эта точка находится на копчике. Представляете? Ну, я его тут же послал, сказал, что у него на копчике я рисовать ничего не буду.
– Он что, самостоятельно делал иглоукалывание?
– Нет, он только собирался это делать, переписывал что-то к себе в тетрадку и пытался это заучить. Александр Михайлович, вообще, всю медицину практиковал на своей жене, но, несмотря на это, она все-таки протянула еще несколько лет... Ну вот... А поскольку я человек простой, из народа, то я его сразу же послал, а Радинский - нет. Он всегда его внимательно выслушивал и что-то ему отвечал. Я, правда, не знаю, о чем тот его спрашивал. Дело в том, что Виталик кучу вещей знал лучше меня. Я увлекался только хирургией, и того, что было связано с фармакологией и т.д., к тому времени уже просто не помнил. А у Виталика все это, вероятно, было свежее в памяти, и потом он интересовался очень многими вещами, которые не имели прямого отношения к хирургии. Александр Михайлович его просто боготворил. Он считал, что если Виталик что-то ему скажет, значит, так оно и должно быть. Виталик был для него высшим авторитетом. Виталик его выслушивал, поворачивался и уходил, а я так не мог. Однажды был такой момент, когда мы с Виталием уже стояли одетые, я наклонился завязать шнурок, и вдруг заходит к нам Александр Михайлович. Штаны у него были на резинке, руки всегда под резинкой - так он ходил по дому, ростом он был выше нас, нос большой, кверху. И вот он так стоит и обращается к нам: "В огороде бузина, а в Киеве дядька!" Мы замерли. Представляете? - ни с того ни с сего... Ждем, что будет дальше. "А это значит, Виталик, - продолжает Александр Михайлович, - что в Киеве много бузины. Попроси свою маму, пусть пришлет мне три килограмма". Я как стоял, так и упал...
– А где же можно достать бузину? И что, Ленина, действительно, прислала ему бузину?
– Наверно. Я не помню. Конечно, это был смешной случай, но если говорить серьезно, то Виталик на самом деле им помогал. Вероятно, в Киеве было проще доставать лекарства и все такое прочее... Нет, он, действительно, много для них делал. А вообще, мы интересно тогда жили. Получали из дому посылки. Эти посылки мы использовали, так сказать, по двум назначением. Во-первых, они служили нам источником питания, а когда продукты заканчивались, мы сбрасывали в пустые ящики мусор. У нас в комнате всегда было полно этих ящиков.
– Скажите, что вы ели на завтрак? Вы сами себе готовили?
– На завтрак мы всегда ели что-нибудь простое, опять же из ящика.
– Наверное, варили кашу?
– Да, но варил только один Виталик. Он заправлял у нас на кухне. Готовил гречневую кашу, жарил картошку по-флотски: что-то вроде чипсов. У нас еще бывали всякие тушенки, он заправлял все это тушенкой. Я никогда не готовил. В мои обязанности входило помыть посуду, сбегать в магазин, если нужно; прибрать в квартире... А знаете, что его бесило? - когда он спал, а я приходил из института и будил его. У нас в комнате стояла раздвижная двуспальная тахта. Виталик раскладывал матрас где-то на полторы ширины, деревянную часть выдвигал полностью и ставил на нее пепельницу рядом с подушкой и так засыпал. А я приходил из института, мне, естественно, хотелось общения, и я говорил ему: "Привет". Виталика это бесило: "У! - говорил он, - живчик пришел!" "Живчик" - потому что я не давал ему спать. Вообще-то, я все время бросал курить, и поэтому сигарет у меня никогда не было. Только если из Одессы присылали посылку с папиросами "Салве". Виталик, обычно, не докуривал сигарету до конца, и когда я его будил, он садился на тахте и начинал спросонья шарить в пепельнице - искать бычок. Потом он закуривал и успокаивался, дальше мы уже общались с ним нормально. Сердился он по-настоящему только в момент перехода от сна к бодрствованию.
В первую ночь, когда мы переехали на новую квартиру, у нас была эпопея. Дело в том, что Александр Михайлович страдал гепатитом - то ли "Би", то ли "Си" - не помню. Он и умер потом от цирроза печени, это случилось несколько лет спустя, когда мы уже жили в Израиле. Правда, ему было тогда больше восьмидесяти. Так вот, Александр Михайлович искренне считал, что клопов у него в квартире быть не может, потому что клопы гепатитную кровь не пьют. Короче, легли мы с Виталиком спать, а заснуть не можем: заедают клопы. Сначала мы ворочались с боку на бок - не помогает; потом начали просто их давить, потом нашли где-то дихлофос и стали их убивать направленным ударом. Где-то часа в три ночи мы плюнули и пошли гулять. Дошли до нашей старой квартиры, обратно вернулись в пять часов утра и решили все-таки попробовать уснуть. Я говорю Виталику: "Знаешь что! У нас ведь от всех этих опытов (с животными) остался дормикум - средство для наркоза. Давай, разольем его, "вмажем" и заснем, как подопытные кролики". А что делать! В общем, выпили мы это дело, и не знаю, может быть, разница в весе сказалась, я ведь все-таки тяжелее, но Радинский вдруг повернулся ко мне и говорит: "Послушай, Вовчик! Я боюсь спать. Мне после этого дормикума дышать не хочется". Понимаете, не то, чтобы он был пьян, а вот так на него это средство подействовало. "Я просто заставляю себя дышать, а мне не хочется. А если я все-таки засну, то, на-верно, перестану дышать". Мы еще посидели с ним немного. Нет, это не было так страшно, как я сейчас вам рассказываю, мы смеялись. В результате мы уснули, и все было нормально.
– И дышать не расхотелось?
– И дышать не расхотелось.
– На новой квартире у нас общение стало живее. Вот я не помню, вероятно, к нашей прежней хозяйке, Анне Михайловне, Виталик не мог перевезти все свои вещи, а может, он потом привез все это из Киева, но это было время, когда Виталик оказал на меня огромное влияние в плане образования, чтения книг, особенно, современной литературы. Во-первых, он привез стихи Гумилева, напечатанные в "Самиздате". Я до сих пор помню кое-что наизусть. И потом "Белые одежды".
– Когда же это было? Во время перестройки?
– Нет, я ошибся, это было раньше. "Белые одежды" он тоже мне принес, но уже потом. А тогда он принес книгу про физиолога, который раньше был хирургом, а потом стал классным физиологом... Я вспомнил - "Башня из слоновой кости". Тогда мы часто ходили в кино, спорили о фильмах. В этом плане я все время тянулся за Виталиком. У меня было такое ощущения, что мне есть, у кого учиться. Потому что в медицине у нас уже интересы были более или менее разные. Хирургия, конечно, хирургией. Всем, что у нас было общего, мы с ним, естественно, делились. То он принесет мне книжку, то я ему принесу; то он мне что-то посоветует, то я ему посоветую. Тут мы были с ним на равных. А вот в плане духовном, особенно, в плане литературы, я все время за ним тянулся. Он на меня оказывал очень сильное положительное влияние. Мы много с ним ходили в кино, и встречались, и разговаривали. Потом у нас появилась возможность играть в преферанс. Дело в том, что Анна Михайловна не позволяла нам приводить в дом друзей, а новые хозяева - Александр Михайлович и Ольга Ефимовна - позволяли. Кстати, она была харьковчанка, и все время нам рассказывала, как хорошо было в Харькове и как теперь...
– ...плохо в Челябинске?
– Нет. Она говорила только о том, как хорошо быть молодой. И при этом она почему-то рассказывала про каких-то своих ухажеров, которые были у нее до Александра Михайловича.
– Она с ним познакомилась в эвакуации?
– Нет, по-моему, они познакомились еще до войны.
– Так выходит, он тоже харьковчанин?
– Да. Он работал на Харьковском Тракторном заводе, потом они эвакуировались вместе с заводом на ЧТЗ - Челябинский Тракторный. Работал он каким-то бухгалтером и после войны остался в Челябинске. Хотя квартира у них там была - ничего особенного. Знаете, эти послевоенные квартиры? Главная достопримечательность - это ванна, которая стояла у них прямо на кухне. С этой ванной связана одна история. Сам-то я ничего не помню. Но Виталик часто потом вспоминал, что он спас мне жизнь. Короче, однажды я где-то напился, пришел домой в жутком состоянии и зачем-то решил освежиться, облить голову холодной водой: вероятно, чтобы продолжить светскую жизнь. Виталик рассказывал, что вместо холодной воды я сначала пустил горячую, но он успел меня остановить. А потом, когда все-таки пошла холодная вода, я несколько раз пытался нырнуть под струю, но ноги у меня все время скользили по полу и поднимались, так что Виталику приходилось ловить меня на лету. Таким образом, он спас мне жизнь. Ну, а если серьезно, то мы, в общем-то, никогда особо и не напивались. Бывало, конечно, что выпивали в компании, но сильно не напивались.
А теперь еще кое-что насчет нашего питания. Недалеко от нас был ресторан под названием "Рябинка". По-моему, это был какой-то левый ресторан, днем он работал, как столовая. И вот однажды мы с Виталиком пошли туда покушать, и по дороге - вдруг находим кольцо. Не знаю: золотое - не золотое. С виду, правда, ничего особенного. Там были еще и сережки. Ну мы, значит, посидели, покушали; подходит к нам официантка, а мы ей - кольцо и сережки! Просто так - на чай! - Представляете? - Два пацана по двадцать лет! Так потом мы в эту "Рябинку" приходили, когда угодно: и в перерыв, и в переучет - официантка всегда нас кормила.
– И денег с вас не брала?
– Ну почему же! - деньги она брала - рубль с чем-то. Просто мы были в этом ресторане свои люди.
К тому времени у нас уже стал появляться Женя Вольфовский. Раньше он был для меня просто сокурсником Виталика, а тут мы сошлись с ним намного ближе. Ольга Ефимовна ему говорила: "Женя, только мы с вами здесь из настоящей столицы Украины. Вы помните, что в двадцатые годы Харьков был столицей Украины?". Ольга Ефимовна была очень больной человек, но по части юмора и здравого смысла она стояла намного выше своего мужа. Тот все время занимался только своим врачеванием. Заставлял ее пить какие-то страшные грибы, которые росли у него в банках. У нас это вызывало смех. Но Виталик умел с ним ладить, а я все время влетал в какие-то споры. Александр Михайлович постоянно пытался мне что-то втолковать из газеты "Правда" и тому подобное. А меня это бесило! Дело в том, что еще до того, как мы познакомились с Виталиком, я уже кое в чем разбирался. Кстати, этот мой дядька, у которого я жил, был одним из немногих, кто на Курской дуге, в Прохоровке, отказался подписать: "Считайте меня коммунистом". Ему было тогда восемнадцать лет. Но он отказался - и все! Помню, был у него друг, профессор из Политехнического института, русский мужик, тоже, видимо, ярый антисоветчик. Они были очень хорошими друзьями, и тот относился к моему дядьке с почтением - потому что сам-то он стал на войне коммунистом, а дядька не стал. Поэтому разговоры Александра Михайловича меня просто бесили. А Радинский смотрел на это дело с юмором. Его ужасно забавляло, как старик сходу меня заводил, его забавляли наши споры.
– Володя, вы начали рассказывать о том, что Александр Михайлович разрешал вам приводить друзей, что вы собирались, играли в преферанс.
– Да, наша жизнь стала намного вольнее. Дни рождения мы с Виталиком всегда праздновали вместе. Мы оба родились в декабре: он - двадцатого числа, а я - двенадцатого, только я на год раньше. Выбирали какой-то день посередине и праздновали. Как-то получалось так, что все организовывал Виталик... Впрочем, нет! Все организовывали для нас наши друзья, но Виталик всегда был заводилой. Он, вообще, очень любил, когда собираются дома, за столом, всякие рестораны ему почему-то не нравились. Для него в этом не было кейфа. А я, например, запросто мог пойти куда-нибудь со своими сокурсниками, благо, рестораны в Челябинске были недорогие. Конечно, мы не так уж часто туда и ходили, только время от времени, когда были деньги. Мы могли взять себе какую-нибудь курочку за пять-восемь рублей - вполне доступно, и сидеть, разговаривать. А Виталик предпочитал общаться дома. К нам на дни рождения обычно приходили ребята из его агитбригады... Кстати, об агитбригаде. Мне почему-то все это не нравилось. Не то, чтобы я их осуждал или смеялся над ними. Нет. Мне просто это было абсолютно не интересно. Поэтому та часть жизни Виталика, которая была связана с агитбригадой, осталась для меня неизвестной.
– Выходит, все те годы, что Виталик учился в институте, он участвовал в агитбригаде?
– Нет. Только первый год или полтора после нашего с ним знакомства он в этом еще как-то участвовал, а потом уже нет.
– В чем конкретно заключалось его участие?
– Вот этого я практически не помню.
– Ну, например: он пел, танцевал? Или, может быть, писал сценарии?
– Я думаю, он там во всяких шутках участвовал. Писал. Голова-то у него работала хорошо. Все эти хохмы придумывать... конечно, он в этом участвовал. А насчет того, чтобы петь и танцевать - так это вряд ли. Он никогда большим умением не отличался. Да особенно никогда и не рвался. В тот год, что мы с ним познакомились, это был какой-то пик, они тогда где-то еще выступали. Но вскоре Виталик от этого отошел, хотя команда осталась. Он сохранял добрые отношения практически со всеми ребятами из агитбригады. Поддерживал с ними связь и дружил, очень хорошо дружил. Потом, когда уже стали приходить новые люди, это все стало как-то естественным образом отдаляться. Но у меня к таким вещам было свое отношение. Мне казалось, например, совершенно нормальным, когда в институте все приходили к тому зеркалу у входа: встретиться с ребятами, поболтать о том, о сем часок-полтора перед тем, как возвращаться домой. А уж дальше, чтобы ходить еще на какие-то там заседания или собрания, вот этого я совершенно не понимал. Хотя Виталик тоже походил какое-то время и оставил - потому что начались дежурства в больнице, другие дела. Вообще, у меня с кучей народа сложились приятельские отношения, но поверхностные. А у него осталась настоящая команда друзей. Еще мы часто ездили тогда к Лариске Брохман. Потому что, во-первых, она нам нравилась, а во-вторых, мы у нее столовались, когда у нас кончались собственные ресурсы. Жила она очень далеко, за ЧТЗ, добирались мы туда какими-то автобусами, на перекладных. Куча времени уходила. Вообще, с продуктами в Челябинске стало очень плохо. Трудно было что-либо достать. А в кружке оперативной хирургии мы делали опыты по резекции желудка - на кроликах. Так называемые "острые опыты", когда животное в конце опыта умирает. Так вот, мы из этих кроликов готовили себе гуляш. А что делать? Мы ведь часто ходили голодные. В первый раз гуляш получился с запахом эфира.
– И вы его не ели?
– Почему? Мы его ели.
– А это не опасно?
– Да, нет, не опасно. Не особенно приятно, но ничего. Так перед следующим опытом Виталик взял книжку по анестезиологии, все внимательным образом изучил и дал кролику такую порцию наркоза, что потом его мясо ничем уже не пахло. И с тех пор с этим делом у нас уже все было нормально. А вообще-то, нам приходилось и животных оперировать, как ветеринарам.
Не помню, чтобы Виталик ходил на дискотеки. Хотя, особых дискотек у нас в институте и не было. А вот эти наши домашние сборища он любил. При чем, для него было очень важно, кто именно собирается, какие люди. Важна была, так сказать, подборка нашей компании.
В военном лагере под Челябинском. 1985 г.
– Это была компания друзей?
– Да, довольно узкий круг, в основном, его первая команда - агитбригада. Они справляли нам дни рождения, и нам это очень нравилось, было очень приятно и сильно нас сближало. На этих сборищах мы по большей части просто сидели и разговаривали. Виталик обычно не танцевал, но успевал подойти к каждому гостю, с каждым покурить и пообщаться. Он всегда очень радовался гостям. Когда он был в военных лагерях, я приезжал его навестить.
А потом мы начали встречаться с девочками. Виталик начал встречаться с Женей - на его четвертом, и значит, на моем пятом курсе. Женя училась с Мариком Голодом, на курс моложе. Я тогда встречался с одной девочкой, Мариной, через нее все и началось. Марина училась на одном курсе с Вольфовским, а Женя была ее подружка, как-то раз мы вчетвером были в одной компании, там Женя с Виталиком и познакомились. Сначала это было даже незаметно, но потом они долго и серьезно встречались. Виталик очень ценил ее дружбу. А я с этой Мариной сначала был... ну, как-то так... а потом тоже начал встречаться, благодаря Виталику. Он мне сказал тогда: "Смотри, ты ей нравишься". Он мне помог... С того времени, как у нас появились подружки, мы с Виталиком стали чаще расставаться.
– У вас уже не было той общей жизни?
– Смотрите! - это же все относительно. Потому что кроме всего прочего у каждого из нас еще было по одиннадцать-двенадцать дежурств в месяц.
– И в чем заключались ваши дежурства? Вы уже дежурили, как хирурги?
– И как бы да, и как бы нет. Нам еще многое было нельзя. Для нас обоих это было очень важно, но для Виталика это было важнее, чем для меня. Для него это значило очень много, он быстро нахватался, и впоследствии ему это больше пригодилось.
– Скажите, это была все та же бесплатная работа в больнице?
– Да. Все время бесплатная. Правда, не совсем. Однажды я попытался работать за деньги, но мне не понравилось. Это было в конце третьего курса, я проработал так месяц или полтора и отказался. Понимаете, я увидел, что кроме, как зашить какой-нибудь пальчик, я просто ничего не успеваю. Потому что я дежурил, как санитар, и мне нужно было что-то помыть, что-то убрать, что-то принести. Короче, Виталик по моему пути не пошел. Он даже и не пытался...
– Скажите, это было как-то официально оформлено - ваша работа в больнице? Были какие-нибудь документы, направления из института?
– Нет.
– Так что, выходит, вы просто пришли в больницу и сказали: "Вот, мы студенты, вот смотрите - наши зачетки, мы хотим у вас работать"?
– Да, так  оно и было. Мы просто пришли и сказали: "Хотим у вас дежурить". Конечно, нас в больнице уже знали, мы там у них уже мелькали. Сначала мы сидели в уголке, смотрели. А как еще можно наблюдать? А дальше - больше. На четвертом-пятом курсе мы уже по-настоящему дежурили, осматривали больных, высказывали свое мнение.
– То есть, у вас была постоянная и очень серьезная практика.
– Я вам больше того скажу: бывало, мы даже созванивались с хирургами: "Если у вас есть в три часа операция аппендицита, то подождите, не оперируйте без меня - к четырем я приеду".
– Так вы уже оперировали?
– Нет, ассистировали. Но то, что Виталик сделал свою первую самостоятельную операцию по возрасту раньше меня, это точно. Я имею в виду, так сказать, относительные показатели: потому что он ведь и начал раньше, чем я. Хотя, если посмотреть по месяцам, то даже и в абсолютных числах он сделал свою первую операцию раньше, чем я. Ну, а начинали мы потихоньку: что-то зашить, что-то пришить.
– На каком курсе он сделал свою первую операцию?
– Виталик? На пятом.
– Скажите, а были еще другие студенты, которые пошли по вашему пути, или вы были единственные?
– Да, был один парень, он пошел в другую больницу, но ему, правда, было легче, у него дедушка был уролог.
– Так вы говорите, что это был нетрадиционный путь?
– Тогда? Да! Абсолютно нетрадиционный.
– Володя, я вас так подробно расспрашиваю, потому что мы знали о том, что Виталик, еще учась в институте, часто дежурил в больнице. Но я думала, что всех студентов посылают работать в больницы.
– Нет, смотрите: многие студенты, действительно, дежурили фельдшерами, медбратьями, и т.д. и т.п. Некоторые потом ходили и ассистировали. Но, во-первых, они не ходили систематически, как мы с Виталиком, во-вторых, они не ходили, когда у них была работа и, в третьих, хоть они и ассистировали на операциях, но делали это на правах студентов, а мы с Виталиком, несмотря на то, что тоже были еще студентами, работали уже на правах молодых хирургов. Потому что нас учили, нам объясняли, давали нам смотреть больных, высказывать свое мнение.
– Но, скажите, благодаря чему? Вероятно, в вас увидели что-то особенное: большие возможности, способности, желание?
– Ну, сначала, конечно, они увидели наше желание, а потом, наверное, и способности. Мы ведь очень быстро всему учились. Мы делали очень многие вещи, мы все старались перенимать. Виталика сейчас уже нет, так что трудно это проверить, но, мне кажется, что ставить и снимать зажимы, как научил его тогда Крыжановский, так Виталик потом всю жизнь и делал. Правда, в Израиле он больше оперировал в торакальном отделении, это немножко другое. Но помню, как в Челябинске Виталик буквально игрался этими зажимами.
– Выходит, Виталика всему научил Крыжановский?
– В основном да. Виталик работал в отделении плановой хирургии, а меня учили в экстренной хирургии. И вот, что интересно, уже здесь в Израиле, на итмахуте, наблюдая операцию на щитовидке, я вдруг вспомнил, как Виталик ассистировал Крыжановскому на точно такой же операции. Здесь это в общей хирургии не делают. А Виталик это мог. Я думаю, что если бы он тогда остался в той больнице, то к двадцати пяти годам он уже умел бы делать все. Абсолютно все. Ведь он поступил в институт, так же, как и я, в шестнадцать с половиной лет, и значит, закончил его в двадцать два с половиной. Да, конечно, к двадцати пяти годам он был бы уже полностью сформировавшимся хирургом. Но понимаете, вышла одна очень неприятная история, из-за которой Виталик сильно переживал. Дело в том, что молодой Крыжановский писал диссертацию по поводу щитовидки, но защититься ему не дали. Насколько я помню по рассказам Виталика, на сегодняшний день эта теория уже не существует, она умерла. Не знаю, может быть, поэтому ему и не дали защититься. Но Крыжановского это сильно подкосило, и он уехал в Новороссийск. Виталик очень за него переживал, потому что к тому времени они уже были настоящими друзьями. И когда тот уехал в Новороссийск, получилось так, что у Виталика в этой больнице не осталось близкого друга. А у меня отношения складывались иначе: пришел в больницу, получил свое и ушел.
– То есть, личных отношений не было?
– Нет, почему? Отношения были, с тем же Крыжановским, и со всеми остальными, но только в пределах больницы. И потом, смотрите: ведь среди тех хирургов, которые меня учили, самому младшему было где-то тридцать четыре года, а мне двадцать. Ну о чем, спрашивается, говорить с пацаном? Только о том, что касается работы.
– А вне работы?
– А вне работы у меня не было таких отношений, как у Виталика. Вообще, он как-то умел разбираться в людях и отношения ценил. Хотя, с другой стороны, он был... он был язвой! Да-да. Вольфовский, например, на него обижался. Потому что Виталик мог сильно его зацепить. Но, все-таки, несмотря ни на что, Виталик всегда четко чувствовал грани, за которые заходить нельзя.
– Я понимаю, ведь люди - разные: одного может обидеть такая вещь, на которую другой даже не обратит внимания.
– Вот именно. Поэтому мне казалось: может быть, я просто не обидчивый, может быть, я чего-то не замечаю. Может быть, я, вообще, другой человек. Но нет, Виталик никогда меня не обижал. Впрочем, "обижал" это неправильное слово. Скажем так, он никогда со мной так не шутил, никогда не язвил... Нет, Виталик не обижал людей, он никому не говорил: "Ты дурак" или что-то такое. Хотя, конечно, он мог иногда "вставить шпильку". Правда, были такие ребята, которых он не переносил. Он не любил в людях глупости и, вообще, не выносил фальши. С такими людьми он мог быть язвительным и резким: ему было безразлично, обидятся они на него или нет, будут они с ним разговаривать или не будут. Но в том, что касалось меня, Вольфовского, Науменко, других ребят, он вел себя совершенно иначе. Виталик ценил наши отношения и очень бережно к нам относился. Собственно, поэтому на него и произвела такое впечатление история с Крыжановским. Он сильно тогда переживал, хотя, что он мог сделать? Он был всего лишь студент.
– Виталик сохранил с ним добрые отношения?
– Да, они поддерживали связь через компанию Крыжановского.
– А потом начался период, когда Виталик сдружился со своей группой. И поскольку мы были с ним друзья, то я в их сборищах тоже участвовал. Я и на выпускном вечере, в общем-то, был не у себя на курсе, а у них. Они меня позвали. На своем вечере я как бы покрутился немного и ушел. А с группой Виталика я сидел в ресторане, все как положено.
– Вам с ними было интереснее?
– Конечно, ведь я по возрасту ближе к ним.
– А у себя на курсе вы были самый младший?
– Да, на нашем курсе учились люди, начиная с пятьдесят седьмого и кончая шестьдесят первым годом рождения.
– Ребята после армии?
– И после армии, и после каких-то рабфаков и так далее... А у Виталика - это был шестьдесят второй -  шестьдесят третий год. Мне с шестьдесят третьим годом всегда почему-то было легче найти общий язык, чем с шестьдесят первым. Не знаю, почему. И потом, у них на курсе было много интеллектуальных ребят.
– Скажите, Володя, в Челябинске, вы сильно скучали по дому?
Дома на каникулах. Киев.. 1983 г.
– Да, вначале скучал, а потом это как-то прошло. После первого курса, на каникулах, я часто встречался со своими школьными друзьями, мы много гуляли вместе, а на четвертом курсе я уже практически все время просидел дома: как-то больше не тянуло общаться, хотя наш класс, вроде бы, считался очень дружным. А Виталик скучал по дому, я это знаю. Он больше меня скучал. Однажды на каникулах мы вместе с ним поехали в Москву, а потом - к нему в Киев. Я помню, как он показывал мне свои любимые места... например, в Киеве есть такая интересная улица, забыл, как она называется... какой-то спуск.
– Андреевский спуск.
– Да, Андреевский спуск. Потом он мне показывал какой-то странный дом.
– "Дом с химерами". Верно? Нам он тоже его показывал.
– А еще я помню, мы ходили с ним в парк на берегу Днепра, там стоял памятник... с большим крестом.
– Это князь Владимир. Владимирская горка. Нас он тоже туда водил. А в Мариуполь он к вам когда-нибудь приезжал?
– Нет, ни разу. Виталик, вообще, все каникулы проводил в Киеве. Он всегда стремился только в Киев. Море, пляжи - это его никогда особенно не привлекало.
– Вероятно, ему хватало Днепра.
– Он много рассказывал мне про Киев и про своих школьных друзей. Я уже забыл, как их зовут. Был там один парень, Дима, кажется...
– Дима Коган?
– Точно! И еще один...
– Володя Шпанько.
– Да, это имя я тоже помню. И одна девочка...
– Алена Факторова?
– Возможно. Я не помню. Эти ребята очень много значили для Виталика. И еще для него очень много значили его родители.
– Я знаю.
– Он очень гордился своей мамой. Она была хороший хирург и еще, кажется, анестезиолог.
– Да, она заведовала гинекологическим отделением, оперировала, и кроме того, занималась анестезиологией.
– Понимаете, Виталик все время как бы соревновался со своей мамой... Нет, "соревновался" - это неправильное слово. Правильнее сказать: он стремился быть не хуже мамы, стремился "не ударить в грязь лицом". Виталик рассказывал мне и про отца - но меньше. Потому что его отец был инженер, и Виталик, конечно, не мог войти в тонкости его работы. По-моему, его отец был как-то связан по работе с морем и с Северным флотом.
– Верно.
– Кстати, Виталик мне что-то говорил про писателя Виктора Конецкого, который был моряком и писал о Северном флоте. Этот Конецкий то ли был знаком с его папой, то ли... впрочем, я уже не помню, но для Виталика было очень важно, что его отец прошел в жизни через то и через другое. Отцом он тоже гордился - как-то так, по-мужски...
– Вскоре после того, как я приехал в Израиль, мне предложили идти в армию.
– Врачом?
– Да, естественно, военным врачом.
– А Виталику?
– Нет. Виталику почему-то этого не предложили, и он впоследствии окончил военно-медицинские курсы для врачей-резервистов. А я попросился во флот, и меня отправили в Хайфу. К тому времени Виталик уже работал в больнице "Рамбам". У себя на службе я был не так уж сильно загружен и время от времени заходил к Виталику в больницу. Когда я впервые явился к нему в своей военной форме, с пистолетом на боку, он посмотрел на меня и сказал: "Ого! Ну, ты и крутой!" Потом он окончил стрелковые курсы и тоже получил право носить оружие. И еще интересно получилось. Виталик сдал медицинские экзамены на "шлав алеф", но с результатами почему-то вышла задержка. Он ожидал письма, а письма все не было. И вот однажды, как раз в тот день, когда я пришел к нему на работу, он получил, наконец, это письмо. Так что я был первым человеком, который узнал о том, что он сдал экзамен.
– К сожалению, получилось так, что на последнем дне рождения Виталика меня не было. День рождения у него двадцатого декабря, а я демобилизовался из армии восемнадцатого и сразу же поехал в Германию. У меня просто не было возможности отложить эту поездку, и это был первый раз, когда мы с Виталиком не праздновали его день рождения вместе.
– У нас с Виталиком было много общего: и во взглядах на жизнь, и на многое другое, хоть я и не умел все это так сформулировать, как он.
О его смерти я узнал на дежурстве. В ту ночь я дежурил в больнице "Ихилов". Все, вроде бы, было нормально, и вдруг в какой-то момент в коридорах стало пусто, как бывает во время футбольного матча: ни одного больного, все смотрят телевизор. Потом начали говорить про какие-то вертолеты. Не знаю почему, но мне не хотелось во все это вникать. Вскоре позвонила моя жена Света: "Послушай, давай позвоним Виталику!". А я: "Зачем ему голову морочить? Он сейчас в "милуим". Вернется - тогда и поговорим."
– А вы не знали, что Виталик в Ливане?
– Я знал, что он в "милуим", но где именно, я не знал, не думал... Короче, я пошел спать, а наутро смотрю - что-то не то. Весь персонал вокруг меня ходит, медсестры как-то странно себя ведут: одна мне кофе несет, другая сигарету. Что случилось? И тут звонит Марик Голод. Я как услышал, так и сел. Как это может быть? Такая... несправедливость!
– Мне до сих пор его не хватает. Бывает, хочется с ним поделиться. Бывает, фильм или книга хорошая, так я думаю: "Надо рассказать Виталику, ему это, точно, понравится".
– Володя, вы знали, что Виталик был нездоров, что у него была язва желудка?
– Да, в принципе, я знал, что у него язва. Он не мог, например, пить вино, часто пил молоко, следил за тем, чтобы молоко всегда было в холодильнике. Соблюдал какую-то диету. Но при этом много курил и постоянно принимал лекарства. Помню, что на четвертом курсе он не ездил в колхоз. А однажды в Челябинске на каком-то из наших сборищ он вдруг подошел ко мне, очень бледный, и говорит: "Вовчик, я только что рвал сгустками крови!" Я отвечаю ему: "Виталик, ты посмотри, что в этом кувшине. Видишь? Это же вишневый компот. Ты пил вишневый компот? - Вот тебе сгустки крови". К тому времени он уже многое видел в больнице и прекрасно понимал, чем грозит его язва. Да, я знаю - его часто мучили боли. Он говорил мне, что болит, но никогда не жаловался, держался даже во время самых сильных приступов.
– Он любил свое дело и с самого начала профессионально к нему относился. Он мог пойти с одного дежурства на другое, если была возможность участвовать в интересной операции.
Вы знаете, как мы с ним учились? Не по учебникам, а по монографиям: мы стремились получить полную информацию. Потому что в учебниках описаны только общие случаи, а очень много важных вещей приведено где-то внизу мелким шрифтом. Как правило, никто этот мелкий шрифт не читает и на экзаменах об этом не спрашивают. И когда в Израиле Виталика приняли на "истаклют" в торакальное отделение, он сразу начал искать русские материалы по легочной хирургии, потому что здесь обычно даются общие схемы, а этого недостаточно. И вообще теперь, имея возможность сравнивать, я могу вам сказать, что русская хирургическая школа была очень сильная.
– Скажите, Володя, что такое "истаклют"? Это же ведь от слова "лэистакель" - "смотреть"?
– Правильно.
– Я понимаю это так: врачей-репатриантов сначала принимают в больницу на "истаклют", чтобы они присмотрелись, что и как здесь делается, переняли местный опыт.
– Нет. Все как раз наоборот: не они присматриваются, а к ним присматриваются, как они работают, а потом уже решают, оставлять их или нет. Например, вместе с Виталиком приняли на "истаклют" в торакальное отделение еще одного парня, но в результате, оставили одного Виталика.
– А что такое "итмахут"?
–"Итмахут" - все равно, что у нас резидентура.
– Володя, где вы работали после окончания института?
– Я остался в Челябинске, в отделении сосудистой хирургии, а Виталик, как вы знаете, уехал в Троицк.
– А почему Виталик уехал в Троицк?
– Ну, это целая история. На четвертом курсе у нас появился новый преподаватель, по фамилии Шихман, он был моим тьютором (куратором). С ним у меня вышло интересно. Шихман, видимо, сразу же обратил внимание на мою еврейскую физиономию и начал задавать мне вопросы: "Тебя как зовут?" "Владимир" - отвечаю. "А отчество?" "Эдуардович" "А как фамилия?" "Кобзанцев". Тут он разочарованно махнул рукой: "Эх! - дескать, - ошибся!" А я ему: "Да вы не расстраивайтесь, Марк Ефимович, со мной все в порядке!" Этот Шихман занимался общей хирургией, потом он стал преподавать у Виталика и хотел взять его к себе на работу.
– Как у вас в институте проходило распределение?
– Ну, лично мне сказали так: "Поедешь в Аргаяш". А что за Аргаяш и где он находится, я понятия не имел. Для меня это звучало, знаете, как Золотая Орда, глушь татарская. "Нет, - отвечаю, - я в такую даль не поеду". А они мне: "Ты бы хоть на карту взглянул, это же тридцать минут от Челябинска!"
– Так вы поехали в Аргаяш?
– Нет. Меня тогда уже брал к себе в сосудистое отделение Исаак Михайлович Портной, который знал меня по кружку оперативной хирургии. В результате я у него и работал. А с Виталиком получилось сложнее. Его, в принципе, хотел взять к себе зав. ортопедическим отделением, кстати, русский, Плеханов его фамилия, очень крепкий мужик, он стену мог пробить, и если бы Виталик тогда согласился пойти к нему работать, я уверен, Плеханов сумел бы оставить его в Челябинске. Он, кстати, уже тогда делал сложные операции на позвоночнике, и Виталику это могло бы быть интересно. Но он хотел только общую хирургию и ничего другого, а у Шихмана, к сожалению, не было реальной возможности его к себе взять. И тогда они с ним решили, что Виталик поедет работать в Троицк, в дорожную больницу. Дело в том, что Шихман тоже работал в дорожной больнице, но только в Челябинске, и через три года Виталик мог бы к нему туда перевестись - из одной дорожной больницы в другую. Вроде бы это нетрудно было сделать.
– Вы с Виталиком так и продолжали жить у Александра Михайловича, пока не окончили институт?
– Нет. То есть, Виталик - да, а я - нет. Понимаете, вышла одна неприятная история. Дело в том, что у Александра Михайловича и Ольги Ефимовны была серебряная ложечка, и такая же точно ложечка была у нас дома в Мариуполе. Я им сказал: "О, это старинная вещь, по-моему, очень ценная". И вскоре эта ложечка пропала. Александр Михайлович, почему-то решил, что это я ее украл, и поэтому мне пришлось съехать с квартиры. Я снова перебрался к своему дядьке. А через полтора месяца эта злополучная ложечка каким-то образом нашлась, но к Александру Михайловичу я уже больше не вернулся.
– Так вы до самой своей женитьбы жили у дяди?
– Нет, почему? Потом у меня уже была своя комната.
– Вы получили квартиру?
– Нет, не получил - обменял. Короче, для того, чтобы остаться по распределению в Челябинске, нужно было иметь постоянную челябинскую прописку. А у моей бабушки в Мариуполе была квартира, в которой она не жила. Она была уже старенькая, больная, и родители забрали ее к себе. Так что мы обменяли эту бабушкину квартиру на комнату в Челябинске, и таким образом, у меня появилась собственная жилплощадь. Виталик приходил туда ко мне в гости. Вообще, когда у меня появилась своя комната, у меня стали собираться разные ребята... ну, самые разные. Среди них был даже один уголовник, который несколько лет отсидел в тюрьме. Представляете? - еврей-уголовник! Виталик как-то зашел, посмотрел на все это и сказал: "Знаешь что? Тебе пора жениться!"
– Со Светой вы познакомились в институте?
– Нет. К тому времени я институт уже закончил, и Виталик тоже. Комната у Александра Михайловича освободилась, и он снова сдал ее студентам-медикам, на этот раз брату и сестре из Грузии: Светлане и Тенгизу. Так что мы со Светой познакомились у Александра Михайловича. А свадьбу праздновали в Тбилиси. Вы, вообще, хоть немного знаете Тбилиси?
– К сожалению, нет
– Как раз в то время в Челябинске со снабжением стало очень плохо, а в Тбилиси - лавки, магазины! Помню, Виталик остановился у одной витрины, а там вина разные грузинские, коньяки и прочее. Он говорит мне: "Слушай! Разве это магазин? Это же просто какой-то вино-водочный музей!" Гостей на свадьбе было очень много, как обычно на грузинских свадьбах.
– Извините, я не поняла. Светочкины родственники, они кто: грузины или евреи?
– Грузинские евреи. У них там очень интересные обычаи: все мужчины на свадьбе были в талитах, а стационарной хупы, как здесь в Израиле, там не было. Над нами просто держали талит. И все блюда были для нас необычные. На столе возле Виталика стояла абхазская морковка, он попробовал ее и сказал: "Вот уж никогда не думал, что в морковку можно положить столько перца!"" А потом начались грузинские тосты, "алаверды". Для меня и моих гостей это все, конечно, было в новинку, мы даже не понимали, что сначала нужно дождаться, пока закончат говорить, и только после этого можно пить. Мы все делали не по правилам. А когда, наконец, первый тост закончился, кто-то из гостей взялся нам его переводить. Мы приготовились выслушать длинную речь, а переводчик говорит: "Пьем здоровье жениха и невесты!" И все!
– Когда мне предложили участвовать в телефильме про Виталика, я отказался. Вы видели этот фильм? - Там в конце фильма звучит такая фраза: "Он состоялся". "Состоялся"! Что значит "состоялся"? Для меня не было такого вопроса: "состоялся"! Потому что я прекрасно знал, что как хирург, он состоялся уже к пятому-шестому курсу. Вы помните, как мы с ним старались "не пересекаться" в больнице? Но, тем не менее, два-три дежурства в месяц у нас все-таки совпадало, и я с самого начала мог наблюдать, как он работает, как он стремится все узнать, всему научиться, перенять опыт других людей, своей мамы. Как он интересовался книгами, монографиями. Понимаете, хирург формируется в течение первых пяти лет работы, и чем лучше у тебя учителя... А у Виталика с самого начала были хорошие учителя: Крыжановский, Шихман, окружение Шихмана, были хорошие условия в больнице. Та фундаментальная база, которую он получил, плюс интеллект, уже тогда давали ему возможность делать практически все. Все! Он всегда шел по правильному и самому короткому пути, он правильно мыслил - и клинически и хирургически. Естественно, что к своим тридцати, тридцати трем годам он очень вырос в профессиональном отношении: количество операций, техника и т.д. Но подход к больному, метод принятия решений - все это было наработано уже к двадцати двум годам. С самого начала в нем был виден стержень: самостоятельность, ответственность, конкретное мышление, он четко понимал, чего он хочет. Если бы по окончании института он пошел к Плеханову, то стал бы первоклассным ортопедом, а если бы попал к Шихману, то стал бы первоклассным общим хирургом. К тому времени у него уже была очень крепкая профессиональная база. Он стремился к этому с самого начала и он этого достиг. Смотрите, не зря же Плеханов хотел взять именно его, и Шихман тоже. Ну, если говорить конкретно о Шихмане, то можно подумать, будто бы тут сыграло роль, что Виталик еврей. Правильно? Но тогда, почему же он не предложил этого мне? Ведь я такой же точно еврейский парень. Значит, была другая причина.
В Троицке Виталик с первых же дней был предоставлен сам себе. Он самостоятельно принимал решения и полностью за них отвечал. Не смотря на то, что там многого не хватало, он старался делать сложные операции, проводить интенсивную терапию. В принципе, он делал все, что позволяли местные условия. Но понимаете, эти условия многого не позволяли... Однажды его заведующий прооперировал больную - неудачно, так Виталик привез ее к Шихману в Челябинск, и тот ее прооперировал вторично.
– Вообще, он часто приезжал в Челябинск?
– Нет, не часто, но при этом никогда не отказывался участвовать в операциях. Я думаю, Виталик был бы хорошим заведующим.
Виталик быстро осваивал любые операции. Ему достаточно было один-два раза сделать операцию с кем-то, чтобы потом уже делать ее самостоятельно. Однажды он хотел прооперировать кого-то в Троицке - на венах.
– Это сосудистая операция?
– Ну не совсем, но, в принципе, это сложно. Виталик позвонил мне, мы с ним договорились, он приехал в Челябинск, стоял у меня на операции, смотрел, как я это делаю, а потом вернулся в Троицк и сделал это сам. Профессиональная техника у него была на уровне совершенства.
– Что это значит?
– Ну, возьмем для примера такую вещь, как... стеганое одеяло. Каким образом его шьют? - Соединяют все слои и выстрачивают клетками, размером, допустим, 10х15 каждая. А что, если клетки получатся кривые, и не тех размеров? - Ничего страшного не произойдет: ведь одеяло от этого хуже греть не будет. Точно так же и в хирургии. Понимаете, что я имею в виду? - у Виталика "все клетки всегда были ровно 10х15".
– Когда началась отъездная компания, я стал общаться с местными "сионистами". Виталику они не нравились и ни на какие их собрания он не ходил. Потом эти "сионисты" предложили мне съездить на месяц в Израиль, сказали: "Подучишь язык. Вернешься - будешь преподавать."
– Так, оказывается, вы были в Израиле еще до репатриации?
– Да, я жил в Иерусалиме. Язык я там, конечно, не выучил, зато обходил весь город вдоль и поперек. А когда вернулся в Челябинск, меня пригласили выступить и рассказать об Израиле. Я привез с собой кое-какие сохнутовские материалы, люди задавали мне вопросы, я отвечал. Виталик ходил со мной на эти выступления, но подшучивал: дескать, ты рассказываешь о том, чего и сам толком не знаешь.
– Вы вместе приняли решение репатриироваться? Обсуждали, взвешивали "за и против"? Как это у вас происходило?
– Да нет, не помню, чтобы мы с ним обсуждали: ехать или не ехать, куда ехать. Как-то это легко получилось, само собой. Я подал документы немного раньше, он немного позже, но потом мы уже вместе готовились к отъезду, обсуждали общие проблемы.
– Вообще, Виталик здорово разбирался не только в медицине, но и в жизни: в людях, в ситуациях. Однажды в Челябинске, когда я уже начал работать врачом в сосудистом отделении, к нам привезли одного необычного больного. Подполковник КГБ, начальник Особого отдела при Челябинском Управлении авиацией, а до этого он служил в Афганистане. У него была тяжелая, запущенная болезнь, в Афганистане, естественно, некому было ею заниматься, а тут ему потребовалась срочная операция. Короче, Портной сделал ему операцию, а потом им уже занимался я. Этому гэбэшнику было тридцать семь лет, и чего он только не повидал в своей жизни, через что он только не прошел! Он много мне рассказывал всякого: и про войну в Афганистане и про другие вещи. Я, конечно, слушал его с огромным интересом, мне ведь было всего двадцать четыре года, а тут вдруг такой человек! Как-то раз он показал мне на одного больного - старика, который шел мимо нас по коридору, и говорит: "Смотри, Володя, это - мерзавец!" "Откуда вы знаете?" "Хочешь, докажу?" Он подозвал этого старика, завел с ним разговор о том о сем, и уже через полчаса "раскрутил" его полностью. Тот рассказал ему и про то, что работает завмагом, и про то, какие левые дела он "проворачивает" в своем магазине, с кем он их "проворачивает" и как - хоть сейчас бери всех и сажай.
– Вот что значит профессионал!
– Да, профессионал... Я тогда был просто потрясен, и конечно, с восторгом пересказывал все эти истории Виталику. Но у Виталика мои рассказы ответного восторга не вызвали: "Осторожно, - сказал он мне, - подумай: не зря этот тип тебя охмуряет. Наверняка, хочет завербовать". Мне такое и в голову не приходило. И вот однажды вечером, вскоре после своей выписки, "заваливает" этот гэбэшник ко мне домой с бутылкой спирта. Бутылка из-под шампанского, а в ней - спирт. В военной форме, с погонами. Это выглядело довольно странно: ну что у нас могло быть с ним общего? О чем такому человеку говорить с мальчишкой? Я чувствовал себя очень неловко, но тут на мое счастье пришли Виталик с Женей Вольфовским. Гэбэшнику это, видимо, не понравилось, он быстро распрощался и ушел. И больше он мной уже не интересовался. Никогда. Он продолжал приходить к нам в отделение как пациент. Я занимался им как врач. Но никаких разговоров он больше со мной не заводил, никаких личных контактов у нас с ним больше не было. Так что Виталик снова меня спас.
С Володей Кобзанцевым у собственной машины. Хайфа. 1992 г.
– В последний раз я видел Виталика в середине января, незадолго до его гибели. Это было на дне рождения у Марика Голода, и я тогда впервые заметил, что Виталик начал седеть. В тот вечер он вел себя как-то необычно: мало говорил, и вообще, он показался мне очень спокойным, и даже умиротворенным, чего раньше никогда не бывало. К тому моменту в его жизни все как будто бы, действительно, нормализовалось: у него было прочное положение на работе, он сдал американские экзамены, и вроде бы, я слышал, что его шеф обещал ему резидентуру в Кливленде, во всяком случае, на эту тему велись переговоры. Короче, проблем у Виталика уже, практически, не было. Конечно, вопросы еще оставались, но проблем уже не было.
– Виталик старался сохранить связи со всеми близкими людьми. В Израиле он нашел наших старых друзей: и своих и моих. Всех нашел именно он. Даже Шихмана Марка Ефимовича он нашел в Америке. У себя на работе в "Рамбаме" Виталик подружился с Женей Соломоновым. И знаете, что интересно? Ведь Женя Соломонов - мой земляк, мы вместе с ним готовились к поступлению в институт, занимались с теми же репетиторами, а потом как-то потеряли друг друга. Так что выходит, что Женю мне тоже нашел Виталик.
В Челябинске у Виталика был близкий друг еще по агитбригаде - Марик Зевин. У него, кажется, что-то не сложилось с учебой, и родители забрали его в Курск. Потом он все-таки окончил институт, стал психиатром. Но Виталик долго о нем ничего не знал. И вдруг здесь в Израиле Марик Зевин нашелся. Виталик говорил мне, захлебываясь от радости: "Представляешь, Зевин нашелся! Я заберу его к себе!" Он был так счастлив, как будто бы нашел сокровище, как будто бы он потерял какую-то драгоценность, а теперь вдруг ее нашел.

2003 г.