Эвен Часть II О них...

Их любовь...

Неделю спустя после Катастрофы вертолетов

Айелет, Майа, Ади, Пнина, Хагит и Роит еще неделю назад были подругами солдат. Катастрофа вертолетов разбила вдребезги их мечты и надежды…
"Сигнон", еженедельник для всей семьи,
приложение к газете "Маарив" от 12.02.1997 г.
Дотан и Майа
Майа, подруга лейтенанта Дотана Коэна (благословенной памяти):
"Вряд ли я сумею полюбить кого-нибудь так, как я любила его..." 
Прошло пять лет с тех пор, как эти два имени: "Дотан" и "Майа" превратились в единое и неразделимое целое. Их родные и друзья, товарищи по армии и по школе настолько привыкли произносить их имена вместе, что это стало всем казаться совершенно естественным: "Дотан и Майа"... Как может быть иначе? И вдруг, одним ударом это двуединое имя было разрублено навсегда...
Майе сейчас двадцать два года, она выросла в киббуце Гиват-Хаим. С Дотаном они учились в одном классе, и он был в нее влюблен с самого детства. В последние годы их везде и всюду видели вместе: дома у родителей, в компаниях друзей или просто на улице киббуца, когда они вдвоем выходили погулять. В минувшее воскресенье Дотану Коэну должно было исполниться двадцать два года, и Майа хотела купить для него какой-нибудь "потрясающий подарок" - "ради которого он бы точно приехал на выходные из армии".
Субботу перед крушением вертолетов Дотан провел дома, естественно, вместе с Майей. Сначала они поехали навестить бабушку Хану и ели у нее клубнику со сливками. Потом вернулись к Дотану домой и стали приводить в порядок и складывать вещи, которые утром ему предстояло взять с собой в армию, в Ливан.
– До чего же он обрадовался, когда узнал, что на этот раз его посылают в Бофор! - говорит Майа.
 Она вспоминает, как поначалу часто спорила с Дотаном из-за его военной службы. Майа хотела, чтобы он был как можно ближе к ней. Дотан тоже этого хотел, но вместе с тем, он хотел служить в боевых частях и впоследствии принял решение стать офицером... И Майа перестала с ним спорить, она решила: пусть ему будет хорошо... О, эта военная форма, эта военная служба! Каждую неделю, снова и снова, они разлучали ее с любимым.
– К тому времени, как Дотан поступил на офицерские курсы, я уже успела демобилизоваться, и разница между нами становилась все больше и больше. У меня появились новые, не связанные с армией интересы... Но я не просила Дотана оставить офицерские курсы, и не жалею об этом даже сейчас: ведь он делал то, к чему стремился, и то, что любил. В армии он успел узнать стольких людей, стольких успел полюбить!.. И, в конце концов, умер наиболее подобающей ему смертью...
...Задолго до того, как Дотан и Майа выросли и начали по-настоящему встречаться, родителям Дотана уже было известно, что существует некая девочка, в которую их сын отчаянно влюблен, что на уроках он пишет ей стихи, строит планы их совместного будущего и все время думает только о ней одной.
– Мы с Дотаном познакомились во втором классе, - вспоминает Майа. - Он сразу же обратил на меня внимание, но я его тогда еще по-настоящему не замечала. Подружились мы только в девятом классе, когда начались наши с ним долгие и откровенные разговоры. О каждом таком разговоре он писал потом для меня стихотворение. В конце концов, мы стали близки.
С тех пор Майа жила с постоянным ощущением счастья. А если говорить о Дотане, то его счастью просто не было границ. Он даже стал тогда писать меньше стихов.
– Понимаете, - говорит Майа, - ведь раньше он писал стихи, когда ему было грустно, но как только мы с ним по-настоящему сблизились, от его грусти не осталось и следа.
У Дотана было три гитары. Когда он брал одну из них и начинал играть, то всем, кто его слышал, становилось ясно, насколько он счастлив.
Рассказывает одна из родственниц Дотана: "Помню, как однажды Дотан мне сказал: "Я уже решил, на ком женюсь!" Это было, кажется, в девятом классе". Сегодня она пришла, чтобы поддержать Майю в ее горе, почитать вместе с ней стихи Дотана, которые он ей писал. Майа сохранила все его стихи, но поначалу колебалась, можно ли показывать их его родным: ведь это же касалось только их двоих... Но чем теперь стали его стихи? - Памятью о прекрасной душе прекрасного мальчика, который однажды ушел из дома, чтобы никогда больше не вернуться...
...Во вторник, перед вылетом, Дотан позвонил Майе.
– Он хотел мне рассказать о том, что в горах идет снег. Эта картина произвела на него настолько сильное впечатление, что он даже позвонил мне на работу. Вскоре после этого снова раздался звонок: "Еще немного, и нас погрузят в вертолет. Поговорим позже, когда прилечу в Бофор...". Всякий раз, уходя в Ливан, Дотан обещал мне, что с ним ничего не случится. И в этот раз тоже...
 ...Майа достает небольшой мешочек и вынимает оттуда несколько деревянных щепок, сплошь исписанных крошечными буквами. Вот так, лежа в засадах в Ливане, Дотан писал ей о своей любви и печали.
– Сейчас он, наверное, смотрит на нас оттуда сверху, и смеется, - говорит Майа. - Или играет в оркестре вместе с самыми знаменитыми джазменами.
– Я много думала о страхе смерти... временами его, действительно, мучил страх... мы говорили с ним об этом страхе... А обо мне Дотан знал абсолютно все: он знал все, что со мной происходит, каждую мою мысль... Мы часто с ним шутили, что однажды он положит меня в свою солдатскую сумку и увезет с собой в армию...
– Не думаю, что кто-нибудь еще полюбит меня так, как любил Дотан. Я это знаю, мне уже многие об этом говорили... Да и сама я вряд ли сумею кого-нибудь полюбить так, как я любила его...
Яэль Эфтар

Дотан - Майе

Признание, еще признание,
А ты не отвечаешь.
Но твои поступки
красноречивее слов.
Твоих слов я до сих пор еще не слышал,
И сомневаюсь, что услышу их вообще,
Но что значат слова в сравнении с поступками!
Твои действия - лучше твоих слов.
Постепенно пробился еще один корень,
Постепенно наступит для нас пора цветения,
Постепенно появятся новые ветви,
Постепенно начнется новая жизнь.
И обратный путь уже не виден глазу,
Продолжение еще не ясно,
Бутон еще не раскрылся в цветок,
Еще не обрублена ветвь.
Но краеугольный камень уже заложен,
Основание дома - это только мы вдвоем,
В этом нет сотворения кумиров, нет поклонения идолам:
Кирпич ложится на кирпич.
Постепенно поднимается стена Храма
Постепенно - крепостная стена,
Постепенно - кирпич за кирпичом,
Постепенно - крепость
Построена вокруг нас.
Мы будем с тобой внутри,
Ты для меня - стена Храма,
Я для тебя - четыре стены дома.
Постепенно мы станем уверенней
Передвигаться внутри,
Не оглядываясь через плечо на прошлое.
Постепенно мы станем единым целым -
Неразделимыми…
*****
Фади и Пнина
Пнина, обрученная невеста сержанта Фади Казамеля (благословенной памяти):
"Он всегда говорил мне, что мы проживем с ним вместе самую прекрасную и счастливую жизнь,
которая только может быть на свете".  
Во вторник, перед тем, как отправиться в Ливан, Фади Казамель принес своей юной невесте Пнине цветок из красного пластика и сказал: "Когда я умру, раскрой мою ладонь и вложи в нее этот цветок". И он ушел, оставив восемнадцатилетнюю Пнину в тревоге и недоумении. Целый день она гнала от себя тяжелые мысли, но они постоянно к ней возвращались...
– Теперь-то я понимаю: Фади знал, что с ним что-то произойдет, он предчувствовал свою гибель.
С тех пор, как она услышала о столкновении вертолетов и узнала о том, что в числе семидесяти трех погибших бойцов находился ее Фади, эта мысль непрерывно сверлит ей мозг. Ведь они расстались всего за несколько часов до катастрофы!
Мы нашли Пнину в доме ее родителей в деревне Бейт-Джан. Она сидела, окруженная женщинами из своей семьи и подругами, из ее темных глаз непрерывно лились слезы. Даже на черной бархатной юбке виднелись пятна слез. Девушка была целиком погружена в свое горе и дрожала тихой болезненной дрожью. Одна из родственниц Фади сказала нам: "Бедняжка! Она все время думает о том, как сильно он ее любил - ведь он решил связать с ней свою судьбу в таком юном возрасте!"
Пнина Масод и Фади Казамель - молодые друзы из Бейт-Джана. Они познакомились, когда Фади работал в столярной мастерской недалеко от дома родителей Пнины. Это случилось полтора года назад. Фади тогда служил в танковых войсках и думал о том, чтобы продолжить военную карьеру. В июне прошлого года они подписали брачный договор и обручились. Пнина надела белое платье и диадему невесты, а Фади - костюм жениха. Их снимали на фото и видео. Летом нынешнего года они собирались сыграть свадьбу в доме родителей Фади, а затем отправиться в свадебное путешествие: провести свой медовый месяц в Египте и в Эйлате. Они собирались построить дом в их родной деревне в квартале демобилизованных военнослужащих и родить ребенка. Пнина хотела стать помощницей воспитательницы в детском садике, а Фади думал продолжить службу в армии. Они могли часами обсуждать свои планы на будущее, и между ними никогда не возникало разногласий.
Сержанту Фади Казамелю к моменту его гибели исполнилось девятнадцать лет. Его невеста Пнина, для которой он придумал ласковое прозвище "Бонина", была моложе его на год. Фади имел обыкновение выражать свою любовь посредством надписей, которые он оставлял везде и всюду. Он постоянно писал ей письма: не только из армии, но даже из дому. Иногда это могло быть просто несколько коротких строчек о том, как он ее любит. Если ему попадался под руку чистый клочок бумаги, Фади тут же писал на нем нежные слова для своей невесты.
– У него было сердце, полное любви, - говорит Пнина.
В тот, последний день своей жизни, когда он принес Пнине красный пластиковый цветок, Фади взял ручку и написал свое имя на окне и на двери дома. "Зачем ты это делаешь?" - спросила Пнина. Но он ей ничего не ответил...
Второй любовью Фади была армия. "Ему просто было там  хорошо", - сказал один из его товарищей. Пнина не возражала, чтобы он остался на сверхсрочную службу. "Но только не в Ливане!" - просила она.
– Как он ждал этого полета в Ливан! - говорит Пнина. - Он часто рассказывал мне, что служба в Ливане особенно тяжела тем, что по ночам солдаты там практически не спят, но он ни разу не говорил о том, насколько там страшно. Все свои тревоги он оставлял дома... А я постоянно беспокоилась, я очень за него боялась.
Во вторник перед началом рокового полета Фади успел позвонить и успокоить Пнину. Это был их последний разговор. А ночью ей позвонила мама Фади и сказала, что по дороге в Ливан разбились два военных вертолета. Пнина пыталась связаться с Фади по его мобильному телефону, но услыхала, как голосом Фади отозвался автоответчик: "Шалом! Вы звоните по телефону Фади и Пнины Казамель. Сейчас мы не можем вам ответить. Пожалуйста, оставьте ваше сообщение после сигнала". Пнина положила трубку, и тревожные мысли, которые она целый день от себя гнала, возвратились к ней снова. Она вспоминала о том, как несколько часов назад Фади дал ей тот красный пластиковый цветок, и что он при этом говорил.
Пнина и Фади не успели пожениться, ни одного дня они не прожили вместе. Внезапная смерть разрушила все их планы на будущее.
– Я так жалею, что мы с ним не поженились раньше, до того, как он погиб! Ведь он так хотел, чтобы мы с ним жили вместе, в одном доме! Он звонил мне из армии при малейшей возможности, он так меня любил! Фади всегда говорил, что проживет со мной самую прекрасную и счастливую жизнь, которая только может быть на свете... Я так его любила", - говорит она и слезы льются по ее щекам…
Сейчас Пнина живет в доме своих родителей. "Но родители Фади, -объясняет ее отец, - считают Пнину членом своей семьи. С того момента, как она подписала брачный договор с Фади, она принадлежит семье Казамель - несмотря на то, что они еще не успели пожениться".
Пнина хотела вложить в руку Фади тот красный пластиковый цветок, который он принес ей на прощание, но его гроб был закрыт. Цветок так и остался у нее в доме, прикрепленный к их общему портрету, где Пнина - невеста, а Фади - жених.
Сари Мекувер
*****
Том и Айелет
Айелет Раневски, подруга старшего сержанта Тома Китаина (благословенной памяти).
"Мы были с ним, как одно целое. От меня теперь осталась только половина".
В большом салоне семьи Китаиных в поселке Неве Шалом собралось много людей. Это жители поселка и гости, приехавшие издалека: соболезнующие и скорбящие. Среди них - Айелет Раневски, подруга покойного Тома Китаина. В течение пяти месяцев восемнадцатилетняя Айелет встречалась с Томом, которому к моменту гибели исполнилось двадцать лет.
Айелет - бледная, с угасшим лицом, одета в рубашку Тома: "Потому что эта рубашка хранит его запах", - объясняет девушка и курит сигарету за сигаретой.
– Мы были с ним, как одно целое, - продолжает она. - От меня теперь осталась только половина.  
Айелет родилась и выросла в киббуце Шуваль, расположенном неподалеку от поселка Неве Шалом. Все члены семьи Китаиных, в том числе и Том, тоже родились в этом киббуце, но десять лет назад переехали в Неве Шалом. Том и его друзья часто посещали киббуц Шуваль, а Айелет с подружками - Неве Шалом.
– Мы подросли и стали глядеть друг на друга уже не как дети, а как парни и девушки, - рассказывает Айелет. - И вот однажды моя сестра-близнец Михаль спросила Тома: "В чем дело, Том, почему у тебя до сих пор еще нет подружки?" А его друг Эден говорит мне: "Айелет! Почему ты не обращаешь внимания на Тома? Вы ведь с ним очень подходите друг другу!" Я ответила ему: "Оставь! К чему эти разговоры?". Но как-то раз, когда вся наша компания снова собралась вместе, я вдруг поглядела на Тома и подумала: "Черт возьми! Похоже, ты теряешь в своей жизни что-то очень стоящее!" Вскоре между нами завязался разговор, долгий и очень личный. После этого разговора мы стали с ним встречаться и беседовать. Том был очень умный парень, и мне было приятно делиться с ним своими переживаниями, выслушивать его мнение. Мы стали близкими друзьями, стали парой. Пять месяцев мы были с ним вместе - не слишком долгий срок, но за это время мы успели очень много…  
– Скажи, Айелет, каким человеком был Том?
– Том был внимательным, любящим, тонким, он всегда улыбался. Друзья прозвали его "Ибн Улыбка". И я тоже его так называла... Однажды Том приехал домой на побывку и рассказал мне про пехотную мину, которая разорвалась там, у них в Ливане. Он рассказывал мне про засаду, про раненых друзей и про страх, он говорил об этом и улыбался. "Томи, - спросила я его, - как ты можешь улыбаться, говоря о таких ужасных вещах?". А он ответил: "В Ливане нужно уметь быть ироничным, нужно уметь смеяться надо всем, что происходит; а иначе... иначе слишком страшно... Человек не может все время бояться..."
– Вы как-то планировали ваше совместное будущее?
– Нет. Мы никогда не строили долгосрочных планов. Мы не были, так сказать, классической парой. Я имею в виду, что мы не обсуждали совместное будущее и проводили свое свободное время не так, как принято его проводить. Нам с Томом не нужны были внешние побудители: такие, например, как театр, кино или рестораны. Наши встречи были довольно редкими - раз в две или три недели; но зато в них всегда присутствовала полнота. И сейчас, когда его больше нет, мне ужасно его не хватает. Мне очень грустно, что мы не успели большего... хотя в последнее время мы виделись с ним чаще, чем обычно, и по очень печальным поводам. В начале прошлого месяца Том приехал на похороны Йонатана Директа, члена нашего киббуца, который погиб в Ливане. Я тогда спросила Тома: "Тебе бывает страшно?" Он ответил, что старается поменьше думать о смерти: потому что нельзя позволить страху овладеть человеком.
После похорон Йонатана Том отправился в свою часть, но вскоре опять приехал домой и целую неделю пролежал с тяжелым гриппом. Во вторник он решил вернуться в Ливан. Айелет помнит его последний взгляд, последний поцелуй, слова, которые он говорил ей на прощанье. Том спросил у Айелет, сумеет ли она взять увольнительную в своей части, если у него вдруг появится возможность провести пару дней дома. Айелет ответила: "Конечно! Ты только мне позвони, и я тот час же приеду!" Она пыталась уговорить его остаться, но Том не отступил от своего решения. Когда мама Айелет узнала о случившейся катастрофе, она немедленно поехала за дочкой на басис и привезла ее к родителям Тома, к его младшим братьям Амиту и Йонатану, к сестренке Орит. Айелет плакала и обнимала их всех. "Меня не оставляет мысль, - продолжает она, - что это я виновата в гибели Тома: я должна была убедить его остаться дома и не ехать в часть".
На похоронах, стоя у могилы Тома, Айелет сказала: "Спасибо тебе за то, что ты подарил мне эти пять месяцев".
Ночью она не могла уснуть, боялась остаться наедине с воспоминаниями и мыслями о смерти, которая оказалась так близко. "Мне было очень холодно, и я надела рубашку Тома. Я подумала: "Вот и все, что мне от него осталось - его запах, его письма и несколько фотографий..."
Сари Мекувер.

P.S.

из газеты "Йедиот Ахронот"
Когда я услыхал о гибели Тома Китаина, я сразу же вспомнил его деда - Габриэля Китаина. Это был первый человек, который умер в киббуце Шуваль. Его ударило крылом сельскохозяйственного самолета-опрыскивателя, когда он стоял в поле на вершине холма. Боазу Китаину (отцу Тома), было тогда четыре с половиной года, а брату Боаза, Шаю - шесть месяцев. Из времен своего детства Боаз отчетливо помнит две картины. Первая - как он стоит у ворот своего дома, а люди едут в больницу к его папе. И вторая картина - как он стоит на столике в детском саду, а мама говорит ему, что папа умер. Боаз помнит, как горько он тогда плакал. Долгие годы с тех пор ему не случалось плакать так горько.
Габриэль Китаин
Габриэль Китаин умер тридцать первого января пятьдесят четвертого года. Именно в этот день, по еврейскому исчислению, погиб впоследствии и его внук Том Китаин. Габриэль умер в половине второго ночи, в больнице, через пять дней после удара самолета, и женщина из киббуца Шуваль, дежурившая у его постели, дождалась утра, чтобы сообщить эту скорбную весть. Сорок три года спустя, в половине второго ночи к дому Боаза и Даниэлы Китаиных в поселке Неве Шалом подъехало такси, в котором сидел ответственный офицер города. Но к тому времени родители Тома уже были на сто процентов уверены, что имя их сына значится в списках погибших, и не надеялись на чудо.
Несколько часов назад они увидели на экране телевизора обломки вертолетов и закричали от нестерпимой боли. К ним в дом уже начали сходиться люди,уже прибыли журналисты с телекамерами. Так что официальное сообщение о гибели Тома не стало для них неожиданностью.
– Бывало, что я мысленно "прокручивал" в мозгу, так сказать, "сценарии будущего", и мне уже тогда представлялось, что эта смерть будет очень яркой и впечатляющей, - говорит Боаз.
Тридцать первого января девяносто седьмого года семья Китаиных собралась в киббуце Шуваль на могиле Габриэля, и Том зачитывал текст, написанный одним из членов киббуца через год после гибели его деда: "Нам тяжело объяснить, за что мы так любили Габриэля. Некоторые считают - за то, что он умел найти хорошее в каждом человеке. Он был не их тех, кто возбуждает вокруг себя шум и веселье. Он излучал тихую доброжелательность и скрытую радость..."
Неделю спустя над могилой Тома Китаина говорили похожие слова.
Рубик Розенталь
*****
Рафи и Хагит
Хагит Бен-Лулу, подруга старшего сержанта Рафи Балалти (благословенной памяти):
"Я говорила ему, что я, наверное, недостаточно для него хороша".
Смерть трижды разлучала сестер Бен-Лулу с теми, кого они любили. Первый раз три года назад, когда умерла от рака их мама. Потом смерть неожиданно постучала в двери старшей сестры, Орли Бен-Лулу и забрала ее друга Авиноама, с которым они встречались уже четыре года и в скором времени собирались пожениться. Авиноам Перец служил в полиции, и на одной из улиц Восточного Иерусалима его настигли пули террориста. К моменту гибели ему исполнилось двадцать три года.
Хагит, младшая сестра Орли, собиралась выйти замуж за Рафи Балалти. Они ожидали только его демобилизации. К моменту гибели ему исполнилось двадцать лет. Рафи и Хагит дружили с девятилетнего возраста.  
Как только Хагит узнала о крушении вертолетов, к ней сразу же вернулось знакомое ощущение потери. "После того, как умерла моя мама, Рафи поддерживал меня во всем. Он был моим другом, моим братом, моей матерью. Он помогал мне в работе по дому, в уборке и ремонте. Все, что он делал, он делал замечательно", - говорит Хагит приглушенным голосом. "Он ходил со мной на кладбище и зажигал для моей мамы свечу. А теперь мне придется зажигать свечу для него".
Хагит сидит в его комнате, на его кровати, и не может остановить рыданий. Она обнимает его братьев, его маму, прижимает к сердцу альбом с его фотографиями. Она пытается преодолеть отчаяние, но не знает, как это сделать. Ее голос прерывается, и слезы беспрерывно льются из глаз.
Хагит и Рафи выросли в одном районе. Все началось с детских игр, но по мере взросления они обнаружили, что им просто очень хорошо вместе. Влечение появилось позже. После того, как у Хагит умерла мама, связь между молодыми людьми стала еще крепче. Семья Рафи согласилась принять Хагит, как дочку. Хагит и Рафи учились в одном классе и на переменках всегда были рядом. "Мы постоянно говорили о том, что поженимся. Однажды Рафи сказал своему другу: "Ты будешь шафером на моей свадьбе". Мы планировали повременить со свадьбой до тех пор, пока он отслужит армию, пойдет работать, подсоберет денег. Но иногда он вдруг говорил мне: "Хагит! Давай оставим эти глупости! Пойдем в раввинат прямо сейчас!" Я отвечала ему: "Рафи, ты сначала взвесь все хорошенько: ведь перед тобой целая жизнь! Может быть, я недостаточно хороша для тебя."
Тысячи людей: члены семьи, друзья и жители города Мигдаль-а-Эмэк провожали вчера в последний путь Рафи Балалти, благословенной памяти. 5.02.1997 г.
Но Рафи ничего не успел. Он ушел в армию и был зачислен в инженерные части "Нахаля". В армии ему нравилось. Друзья рассказывают, что они называли его "террористом", потому что ему нравились взрывы.
"Он разрывался между военной службой и подругой. Я умоляла его взять отпуск и побыть со мной хотя бы еще немножко, но он отвечал, что не может, что товарищи в Ливане без него не справятся", - рассказывает Хагит.
Однажды, приехав домой в свой последний отпуск, Рафи решил разыграть Хагит. "Я позвонила ему на мобильный телефон, и он сделал мне выговор: почему я звоню ему в Ливан - ведь мне же прекрасно известно, что это строго запрещено. Потом он сказал, что ему срочно нужно куда-то бежать и отключил телефон. А через несколько минут кто-то вдруг постучался ко мне в дверь, я открыла и увидела, что на пороге стоит Рафи. Это был самый дорогой для меня подарок".
Та, последняя в их жизни неделя, которую они провели вместе, была совершенно необыкновенной. Хагит взяла отпуск в магазине одежды, где она тогда работала, и вместе с Рафи они поехали в Тверию. Рафи решил пригласить всех своих братьев в ресторан и угостить на собственные деньги. Потом он навестил всех своих друзей. "Как будто бы чувствовал, что ждет его впереди. Он попрощался со всеми своими друзьями", - вспоминает она. Для Хагит он купил атласную пижаму. Они очень любили делать друг другу подарки; соревновались, кто кому подарит больше. "В понедельник, накануне того дня, когда ему нужно было уходить в Ливан, Рафи предложил мне не ложиться спать: "Давай закажем себе в номер ужин из китайского ресторана и будем всю ночь смотреть по телевизору кино!" Но оказалось, что телевизор в номере не работает, и мы просто проговорили до трех часов утра", - рассказывает Хагит. Утром, проводив Рафи в армию, Хагит уснула. Во второй половине дня он позвонил ей: "Хагит, моя родная, я очень тороплюсь. Объявили посадку в вертолет". Она ответила ему: "Любимый, я очень прошу, береги себя". Она уже готовилась положить трубку, как услыхала вдруг его голос, зовущий ее по имени: "Хагит!", и после это-го раздались короткие гудки. Она тут же набрала его номер. "Я люблю тебя!" - сказал ей Рафи, и это были его последние слова.
Все мысли Хагит сейчас только о нем одном: о ее друге Рафи и об их прошлом. "Мне бы хотелось сделать вместе с ним еще очень-очень многое, но это уже невозможно… Наши родители представляли, как мы с Рафи стоим под хупой… Сейчас мне остались только его родители. Я постоянно буду с ними, я перееду к ним жить. Для меня самой в жизни ничего теперь не осталось, потому что он был для меня всем", - говорит Хагит.
Яэль Карми-Даниэли
*****
Тамир и Роит
Роит Тополь, подруга старшего сержанта Тамира Глезера (благословенной памяти):
"Мы пытались поссориться, хотели испытать, что это значит - помириться, но у нас не получалось".  
"Я не в состоянии понять, что такое смерть. Что это? - вот он лежит в гробу и не просыпается, лежит в земле, и я не знаю, что с ним происходит... Я пытаюсь думать об этом, но у меня ничего не получается", - говорит двадцатидвухлетняя Роит Тополь, подруга покойного Тамира Глезера, которому к моменту гибели исполнилось двадцать четыре года. "Иногда я просыпаюсь ночью и думаю: "Может быть, он рядом со мной?" Или воображаю себе, будто бы слышу, как подъезжает его автомобиль, будто бы я спускаюсь к нему по лестнице, а он, как обычно, стоит внизу и обнимает меня".
С момента крушения вертолетов она разрывается между своими, еще такими свежими воспоминаниями о счастье и попытками осознать реальность гроба, земли, могилы. Глаза ее опухли от слез, она дрожит, ее движения скованы - как будто бы она боится, что сейчас ее тело распадется на части.
Впервые они встретились двенадцатого октября девяносто пятого года. Их познакомила подружка. Прошло достаточно много времени, прежде чем Тамир позвонил Роит, и они условились о новой встрече. "В тот вечер мы вместе пошли в кино, а потом вернулись домой. Мы тогда почти не разговаривали, - вспоминает Роит,- я смотрела на Тамира, и он казался мне таким милым, тихим и ужасно застенчивым". И потому, что она и сама была точно такая, прошло немало времени, прежде чем они, наконец, сумели открыться друг другу. Это не было любовью с первого взгляда. Нет! Их любовь росла постепенно и со временем превратилась в очень сильное чувство. Тамир стал для Роит ее первым парнем, она - его первой девушкой. У них было полтора "потрясающих", по ее словам, года. Тогда им казалось, будто это всего лишь начало, всего лишь вступление к будущему счастью, что впереди их сначала ждет учеба, потом свадьба, потом у них родятся дети, у них обязательно будет свой чудесный маленький домик, "и жизнь - самая счастливая на свете". И даже сейчас, когда ничто уже не способно ее утешить, Роит радуется тому, что у нее все-таки были эти полтора года, и она уверена, что Тамир тоже был с нею счастлив. "Хотя бы это он успел прежде, чем умереть". Тяжело объяснить такую любовь. Например, им ни разу не удалось поссориться. "Подружки рассказывали мне, как они ссорятся со своими парнями, но мы с Тамиром просто не могли придумать, из-за чего бы нам поссориться. Мы старались это сделать, мы хотели испытать, как это люди мирятся, но у нас так ничего и не получилось”.
Они редко куда-нибудь выходили: каждый все время думал о другом, о том, чего бы хотелось другому, и поэтому им было трудно на что-нибудь решиться. А главное, они просто любили быть вместе дома, в основном, у Роит, потому что у нее была собственная комната. "Мы любили вместе смотреть телевизор, разговаривать и обниматься. Мы оба тяжелые на подъем. Товарищи постоянно смеялись над нами, говорили, что мы с Тамиром, как старик со старухой, что мы, вообще, пара лентяев..." и. "Мы придумывали друг другу всякие ласковые прозвища и дурацкие клички. Мы очень старались сохранить их в тайне, но нам не всегда это удавалось. Тамир опасался, что кто-нибудь из посторонних может нас услышать". Она улыбается. Иногда он приносил ей цветы, иногда другие, "не подверженные увяданию”, подарки, ".
Они вместе чистили зубы. "По утрам он стаскивал меня с кровати, потому что у меня никогда не было сил подняться. Потом мы долго стояли рядом и чистили зубы".
Он уговаривал ее учиться. "Я занимаюсь на факультете экономики сельского хозяйства в Реховоте. Но я не слишком прилежная студентка. Тамир всегда хотел, чтобы у меня были хорошие оценки, и следил за тем, чтобы я занималась, как следует. Он уговаривал меня или попросту заставлял учиться".
– Что ты любила в нем больше всего?
– Я любила в нем все. Я любила смотреть, как он бреется. Любила обнимать его, даже когда он возвращался ко мне прямо из полета, в своем армейском комбинезоне (он был авиамеханик). Тамир говорил: "Не нужно, отойди, от меня же воняет!" Но мне это было совершенно безразлично - он был такой красивый… У него были такие голубые глаза. Я так любила его целовать и гладить. А он так любил, когда его ласкали, обнимали...".
Как она любила его сильные объятия, как ей сейчас их не хватает! "Я все время ощущаю его запах. От него всегда чудесно пахло - как от маленького ребенка".
Она любит все доброе в нем: его огромную способность любить, то чувство уверенности, которое он ей давал, сознание, что вместе с ним она способна сделать все. Ей дорого и его теплое отношение к семье, к младшим братьям, его умение давать от полноты сердца.
– Тамир вообще был необыкновенный человек, не такой, как другие. Даже моя собака его ужасно любила. Она всегда бежала к нему, а не ко мне, и он играл ее ушами.
– А что же теперь?
– Ну, если бы я была одна, если бы у меня не было семьи, я бы уж точно не жила на свете, потому что жить мне теперь совершенно незачем. Я хочу сейчас только одного: быть с ним, но этого нельзя. Потому что у меня есть родные, есть близкие люди, которые просто не заслужили такого горя: чтобы я тоже от них ушла. Ведь они меня очень любят. А он был для них все равно, что сын. Но если говорить лично обо мне, то жить мне совершенно не хочется. Я так по нему скучаю... Я все время с ним разговариваю, повторяю, как я его люблю... я все время думаю о нем. Например, он не любил холод. Он всегда принимал очень горячий душ, чуть ли не кипяток. Моя мама специально купила ему комнатные тапочки, чтобы он не ходил по дому в носках или не утаскивал чьи-то чужие шлепанцы. А сейчас ему, наверное, ужасно там холодно...
 Ей бы очень хотелось сказать Тамиру, что когда-нибудь она обязательно к нему придет и останется с ним навсегда. А покамест она будет заботиться о его маме: он ведь так ее любил, и вообще, обо всей его семье. Она надеется, что там, где он сейчас находится, ему не слишком одиноко: потому что вместе с ним ребята, которых он хорошо знал.
– Мои занятия в институте были для него очень важны, поэтому я думаю возвратиться к ним, как только сумею. Но что еще могу я сделать из того, чего бы он хотел, я просто не знаю", - говорит она и плечи ее дрожат.
Арела Стоцки
*****
Гиль и Ади
Ади Розенфельд, подруга лейтенанта Гиля Айзена (благословенной памяти):
"Если бы у меня осталось от него хоть что-нибудь... если бы остался его ребенок!"  
Маленький домик в городе Нэс Цийона. Офра, мать погибшего Гиля Айзена, принимает гостей, пришедших разделить с ней ее горе. Их сегодня очень много. Она обнимает каждого и для каждого находит  добрые слова.
Весь этот день Офра вела себя как подобает сильной женщине и только ближе к вечеру тихонько поднялась в так называемый "номер" Гиля - его комнату на втором этаже - и села рядом с Ади Розенфельд, двадцатилетней подругой своего погибшего сына. И тут Офра, наконец, дала волю своим слезам: "Ой-ой-ой, Адинька! Обними меня так, как будто бы это Гиль!.. Послушай, а может быть, все это неправда? Может, нас с тобой просто обманули? Сыграли с нами злую шутку?"... Ади разрыдалась, Офра поглядела на нее с сочувствием: " Бедная девочка... пускай она поплачет. Может быть, ей станет легче..."
В ночь со вторника на среду в дом семьи Айзен приехал ответственный офицер города и сообщил, что их сын Гиль, двадцати одного года, погиб в катастрофе вертолетов. С тех пор Ади - "вторая половина Гиля" - и его мама Офра стали неразлучными. В течение пяти последних лет Гиль и Ади были вместе. За неделю до трагедии они решили обсудить свое совместное будущее. "Мы говорили с ним о том, что поженимся и переедем жить в какой-нибудь киббуц на Севере, - рассказывает Ади. - Помню, я тогда еще сказала Гилю, что он будет самым лучшим мужем на свете, что мы проживем с ним долгую и счастливую жизнь и состаримся вместе. В ответ Гиль рассмеялся и ответил, что других вариантов для него просто не существует... Эта катастрофа разрушила все".
– Расскажи, Ади, как вы познакомилась?
– Мы познакомились благодаря морю. Мы оба очень любили море. Бывало, часами сидели на берегу, в основном, по ночам. Сначала он приходил туда со своими друзьями, а я - со своими... Потом нашим друзьям это почему-то надоело, но мы с Гилем продолжали ходить - уже вдвоем. Так между нами завязалась дружба. Я помню, как однажды ночью мы оба чувствовали себя какими-то потерянными, угнетенными и решили кричать во весь голос. Услышать нас все равно было невозможно - из-за рева набегающих волн. Гиль начинал кричать первым, я вторила ему, и так нам обоим удалось сбросить напряжение... Гиль был первым парнем в моей жизни, а я его первой девушкой… О, если бы мы с ним успели пожениться! Если бы мне осталось от него хоть что-нибудь... если бы остался его ребенок!…
– Ади, ты можешь рассказать, каким человеком был Гиль?
– Каким он был?.. Он был скромным, и в то же время остроумным, ироничным, с горьким, невеселым юмором. Он много делал для других и ничего для себя. Он любил Израиль и верил, что его долг - защищать свою страну. Гиль служил командиром в инженерных частях "Нахаля" и однажды он мне сказал, что, вероятно, останется на сверхсрочную службу. Гиль был довольно замкнутым человеком и обычно ни с кем не делился своими мыслями, только со мной. А для меня он был всем! Он был для меня одновременно другом и подругой, отцом и матерью, братом и сестрой... Он был моей жизнью...
– Скажи, Ади, что Гиль любил больше всего?
– Ну, не знаю... он многое любил... Например, неожиданные приключения в дороге. Однажды мы с ним ехали по шоссе Бэкаа, заблудились и по ошибке попали в Туль Карм (на "территории", в принципе, опасное место). Гиль нашел там какого-то торговца-араба и купил у него старинное наргиле (кальян). А на последний день рождения я подарила Гилю палатку: он очень любил путешествовать. Но ему так и не пришлось воспользоваться этой палаткой... Еще Гиль очень любил мелодичные израильские песни, любил читать книги по психологии …и меня он тоже любил …и жизнь...
– После того, как Гиля призвали в армию, вы стали видеться реже?
– Конечно. Раньше мы с ним встречались каждый день, но с тех пор, как он ушел в армию и начал служить в Ливане, мы стали видеться всего лишь один-два раза в месяц. Мне было так трудно к этому привыкнуть! Я очень по нему скучала. И тогда его мама нашла выход: мы с ней стали ездить к нему сами. Мы колесили по всему Израилю, добирались до самых недоступных точек, чтобы его увидеть...
– В последнее время, - продолжает Ади, - Гиль выглядел угнетенным. Ему часто приходилось хоронить своих друзей. Бывало, что с одних похорон он ехал на другие, так сказать, "постепенное завершение"...
В начале прошлой недели, в понедельник, Гилю предстояло лететь в Ливан. Он обнял на прощание свою подругу и отправился на Север. Но в тот день у военных что-то не сладилось, вероятно, подвела погода, и Гиль возвратился домой - еще на одну ночь. Утром Ади сказала ему: "Видишь, на дворе настоящая буря, срывается снег... Наверняка, сегодня ночью я увижу тебя снова". Гиль рассмеялся и ответил ей: "Нет, Ади, ты не увидишь меня снова... наверняка, ты меня не увидишь!.."
На кладбище Ади просила солдат, чтобы они приоткрыли крышку гроба и позволили ей в последний раз взглянуть на Гиля. "Не нужно, - ответили ей солдаты, - будет лучше, если ты запомнишь его таким, как раньше, а не таким, как сейчас”.
На похоронах Ади шла рядом с его осиротевшей матерью, обнявшись, обе женщины поддерживали друг дружку.
– Я взяла себя в руки, - говорит Ади, - и представила, будто бы нахожусь не на кладбище, а где-то совсем в другом месте. Я старалась выглядеть спокойной… Ведь на самом деле, мы с Гилем не расстались... Нет, мы не расстались. Он здесь, со мной. Я много беседую с ним, особенно по ночам; а днем он касается моего лица - вот так - и вытирает мне слезы…
Сари Мекувер